16:17 Абу Нувас. Лирика. 1975 г. Часть 1. |
Не упрекай меня: упрек — соблазна полон и жесток. Ты мой недуг лечи, мой друг, тем, от чего я занемог. Тем золотистым, золотым, с которым счастливо живешь,— С его касаньем и кремень охватит радостная дрожь. Прислужит девушка тебе, одетая, как на пирах Одеты мальчики,— в нее влюблен монах и вертопрах. Встает, в руке ее кувшин — а ночь вокруг черным-черна,— И вся хоромина моя ее лицом освещена. Из уст кувшина полилось вино, прозрачно, как слеза. Едва посмотришь на него, твои зажмурятся глаза. Вино смягчается, когда к нему примешана вода, Воды в нем чувствуется вкус, вода же сердится тогда. Но если б с ним смешал ты свет, он породнился бы с вином, И горды были бы детьми — своим блистаньем и огнем. Его подносят молодцам, кому не страшен бег годов, Все их желанья оправдать фиал наполненный готов. Но что желанья! Жалко мне, что опустела пиала, К чему оплакивать мне дом, где Хинд или Асма жила! Не дай Аллах, чтобы вину стал обиталищем шатер, Чтобы отары мимо шли и но ночам горел костер. Тому, кто, по его словам, среди философов силен, Скажи, что он не столь умен и многому не научен. Так не мешай других прощать, коль сам погряз в дурных делах, Ты этим веру оскорбишь, и будет гневаться Аллах. * * * Провозгласим хваленье в честь вина, Дадим ему всех слаще имена! Пусть над водой не властвует вино, Но и воде не рабствует оно. В подвалах Карха год его держав, Очистили божественный состав. Теперь виноторговец в кувшине Лишь тень его души найдет на дне. Пьют посолонь — напитку самому Дано разгорячить любовь к нему,— Хотя за пир нередко могут сесть Те, чьи с вином не равны род и честь. * * * Вот это гость! Он сам себе смешон, Коль на попойку трезвый приглашен. А если спит оп пьяный, только раз Его окликни — вскочит сей же час. Спросить и не подумает: «Кто там?», Промолвить не подумает: «Селям!» Лишь скажет: «Выпьем! Это не вода, - Вода надоедает иногда». Застигнет ли нежданно полдня час, Он но закону совершит намаз, Вечерний же и утренний давно Он перепутал — и не мудрено! Таков мой друг Мухаммед аль-Амин, Я чту его — он в мире прав один! * * * Пусть тебя не отвлекает от любви и возлияний Ни тождественность суждений, ни различие желаний. Пей вино, прозрачней глаза молодого петушка, Что газели черноокой налила тебе рука. Без воды оно шафранно, а с водой зеленовато, Благородством постоянно, красотою торовато. В нем пузырики играют у приблизившихся уст, Как кузнечики, цветущий оглашающие куст, Тьму и свет, восток и запад меж собою сочетая, Полоса от чаши винной протянулась золотая. С ним не родственница пальма, с ним не родич виноград, Лишь вода и мед душистый у него сестра и брат. Это сладкая добыча пчел, работниц неустанных, Что живут зимой н летом во дворцах благоуханных. Где луга уединенней, там пасется их семья, Их поит чистейшей влагой родниковая струя. Станом труженицы стройны и притом круглоголовы, А глаза сидят глубоко и с рождения здоровы. Есть меж ними молодые, эти истово жужжат, Дети — вслед за матерями, вроде наших верблюжат. Вылетают ранним утром, прилетают на закате, К достославным государям, к их воинствующей знати. И у каждого владыки крепость высится своя, Где сидит он, меж придворных,— и советчик и судья. И тогда лишь перестанут, утомясь трудом урочным, Влагу росную ночную пить по чашечкам цветочным, Как приказ раздастся общий на лужайках и в садах. Целый день они хлопочут, с ночи до ночи в трудах. День и ночь по стенам келий восковые лепят соты, Полнят их прозрачным медом, даром суточной работы. А потом уходит лето, близок солнца поворот,— И в один из дней погожих набухает он и вьется У монаха в медном чане, глубже доброго колодца. А потом снимают пену, чтоб очистилось вино И, кипя, любая примесь оседала бы на дно. А потом оно хранится в кувшинах, смолой залитых, Установленных в прохладе и надежно в землю врытых. Так их уст благоуханных ото всех таимый плен Твердой и горячей глиной был навек запечатлен. Долго в глине беспросветной шло бурленье и ворчанье, Но прошли часы бездумья, и пришли года молчанья. А потом оно возникло и нежданно и светло, Из созвездья наслажденья, в небо радости взошло. В миг, когда огонь н влага прикоснулись языками, Скажешь ты: пожар бушует, разгорясь меж тростниками. Лишь с вином смешаешь воду, как ее лукавый глаз Подмигнет тебе, что можно охмелиться много раз. Ты воды к вину прибавишь — и на смуглой видной шее Ожерелье, словно кожа, та, что скидывают змеи. Пей же, пой и чувствуй радость, и при этом пей до дна,— Собутыльникам веселым пусть ответствует струна. * * * Мой нежный отрок, что-то стал неповоротлив твой язык, Иль речь изящную забыл и разговаривать отвык? Приметив, что его глаза бессильно опустились ниц И что дремота залегла в тени потупленных ресниц, Его я руку в руку взял: «О, пробудись, уже рассвет! Друзей застольных не лишай своих напевов и бесед! Раздумья грустные твои я прогоню глотком вина, Ты радость высшую найдешь в прохладном горле кувшина». Но малый был настолько пьян, что голос вовсе ослабел,— Перед восходом небосвод уж розовел н голубел,— Он прошептал: «Я виноват и сам очнуться был бы рад,— Но слишком крепкого вина ты мне подносишь, милый брат». * * * Вина к воде, воды к вину вражда людской подобна. Вода коснется лишь вина, оно бледнеет злобно. Когда у края пиалы соприкоснутся оба, Глаза белеют у вина— и то не хворь, а злоба. Когда на поводу воды вино по чаше вьется, Ты скажешь: пестрая о край то чудо-птица бьется. Прозрачный солнечный закат изобразишь ли в слове? Земля белее серебра, а небо — сгусток крови. На небе винном пузырьки, все небо в ясных звездах, Их на поверхность пиалы поднять стремится воздух. Не хватит для сравненья с ним всех сил воображенья, И все же — стоит поискать, отыщешь выраженье. Заглазно не для всех вино приятно в равной мере,— Так между мыслящими спор идет о разной вере. Пусть виночерпий нам нальет своей рукой жеманной, Его мы девушкой сочтем, красою, всем желанной. В разлуке с ним расплачусь я, как бедуин печален, Который любит слезы лить один среди развалин. * * * Иль души тебе не радует, что земля опять в цвету, Что вина седая девственность даст нам мощь и красоту? Пропади, кто пить откажется наилучший дар Творца — Дочь лозы зеленолиственной, черноплодного отца. Карх богат, сады плодовые пышно там разведены, И страдать не приходилось им от жестоких рук войны. Птицы певчие бесчисленны в этой лиственной красе, И язык пернатых слушают умиленно люди все. Как раздастся упоительный свист полночного певца, От своих всегдашних горестей исцеляются сердца. Заходил я в лавку винную за известный мне дувал, И мою одежду длинную черный ветер продувал, И торговец, пьяный с вечера, поднимался, рад не рад, Сонно волосы приглаживал и запахивал халат. Раздавался голос вежливый: «Кто стучится?» — «Богатей!» А на деле жил я в бедности, не из холеных детей. «Я пришел к тебе посвататься, за вином пришел твоим». Он в ответ: «Так сыпь же золото, не задерживай калым!» Понял он, что я не попусту за полу свою держусь, Что от выпивки затеянной ни за что не откажусь,— Внес вино, душистей мускуса и прозрачней, чем слеза, Что дарят щекам девическим насурьмленные глаза. Ни у нас, ни у хозяина не скудела пиала, И красотка полногрудая нам сообщницей была. Ах, как пела белоликая: «И впрямую и заглазно, В каждом слово упрекающем — мед любовного соблазна!» * * * Аллах —всех денег бог, я им одним держусь. С молитвою встаю, с молитвою ложусь. От двух костров любви спаси меня, господь! В одном горит душа, в другом пылает плоть. Давно уже язык я запер на замок, Мне разрешен лишь знак, доступен лишь намек. Моя семья в слезах, я гасну на глазах, Им не понять, с чего на ложе я зачах. Когда б к мирским делам убавился твой спрос, Ты по морским волнам ходила б, как Христос. * * * Вставало утро, сумрак прорывая,— И пиалу мне налили до края Серебряные тонкие персты, Окрашенные хной для красоты. Тугие бедра стягивал ей пояс. И стан сквозил, за легкой тканыо кроясь. В роскошестве живет — а стан так худ, Как будто есть ей вовсе не дают. * * * К двери любимого прислонена, Девушка, плача, сидит дотемна,— Словно роса на щеке кувшина, Нас приглашает отведать вина. Плачет молчком, и сама тишина Горьким страданьем ее смущена. * * * Луг обширный, на деревьях свисты влюбчивых самцов, Как в диване, при диктовке, восклицания писцов. Хоть еще не встало солнце и молчал верблюжий звон, Но уже людей повыгнал лютый заморозок вон. Я пришел при арбалете, им охотник дорожит, Знает он, что арбалета дичь и птичь не избежит. Потому свое оружье я отделал поутру, Состругал с упругих веток неокрепшую кору, После высушил на солнце я готовый арбалет, Чтоб собою был прекрасен и служил бы много лет. Лишь тогда стрелять я вышел, гнать пернатых с тополей, В них нацеливать дробинки росных шариков круглей Не разбить такую глину и ударом молотка, К ней земли не прибавлял я, не примешивал песка. Выбирать их бесполезно, все дробинки хороши, Вмиг подстреливают птицу, как бедняга ни спеши,— Так сухой в одно мгновенье загорается костер. Вмиг — самец великолепный, чернохвост, широкопер, И другой, чье оперенье пестротою тешит глаз, И взъерошенные странно, как пустынный дикобраз, Те, что схватывают рыбу, в море с воздуха нырнув, Или в илистом болоте свой марающие клюв, И пловучие, чьи лапы с перепонкой щегольской, Так и валятся на землю, меткой сбитые рукой. |
|
Всего комментариев: 0 | |