16:59 Абу Нувас. Лирика. 1975 г. Часть 6. |
Я знаю суку, господни живет ее трудом, И бродит госпожой она среди его хором. И предки тонкие у них весь содержали дом. Весь скарб хозяйский нажила она своим горбом, Хозяин услужает ей, он стал се рабом, Ей в холод отдает бурнус, сам полугол притом. Она среди больших гостей пирует за ковром, Стройна, быстра она; звезда белеет надо лбом,— Невольно вызовет восторг в охотнике любом! Газелям страшно, коль на них помчится, пыль столбом, Зарежет двадцать их зараз, но не дерет потом. Пес аравийский ни одни не равен с этим псом! * * * Лишь только ночь подобрала край черного плаща И утра розовый подол заискрился блеща, Я вызвал ловчего, он вел гепарда на ремне, Ему покорен был гепард, а ловчий сладок мне. Тут я гепарда натравить велел на индюка, С зелено солнечным пером и розовым слегка. На удивленье строен зверь, кошачий мягок ход, «Ату!» — мой ловчий закричал—и распластался тот. Был краток миг, и сам не смог заметить я, когда От водопоя под холмом без всякого труда Прекраснооких антилоп он выгнал напрямки, И побежали к нам они по берегам реки. Он несся вскачь, его спина едва была видна, Подобен огненной звезде, что бросил сатана. И был он ловок, как старик, что коврики плетет Давно, давно, за годом год, пятидесятый год. Окажет нынче нам гепард гостеприимства честь, И будем от щедрот его мы антилопу есть. * * * Вас, друзья, познакомить с индийским хочу петухом. У халифа Махди лишь мечтать бы могли о таком. Он храбрее ловца, что выходит на схватку со львом. С ним и куры его,— словно войско, толпятся кругом. В брак из страха вступают с подобным они молодцом. Во дворе его крик раздается, как на небе гром. Клюв его как мотыга; заботясь о корме дневном, Почву всю под собой разрезает он этим клинком. Гребень, щеки, подбрудок— мы можем назвать их лицом — Разве с царственной розой сравнятся своим багрецом? Словно вышитый плащ, оперенье пестреет на нем, Перья спинки помельче и будто сверкают огнем, Как полоски они на дамасском кинжале стальном. Он сложеньем поджар и высокого роста притом, Не шатаясь, он держится и соразмерен во всем. Как у предков достойных, спина его встала холмом, И расставлены ноги, когда он стремится бегом. На обеих ногах его шпоры с железным концом, Ноги тонки и ровны и кажется, в беге своем Сам себе он бока исцарапает их острием. То ль на них бубенцы, то ль браслеты звенят серебром, Лишь соперник завидит на поле его боевом, Скольких он погубил — не забудут соседи о том — Клювом острым и шпорами, быстрым рывком и прыжком. Он затреплет врага, не отпустит его нипочем,— Словно нити основы, коль пущены в дело ткачом. Если враг побежит, поравняется быстро с врагом, Словно ловкий гепард, на охоте за диким ослом. И победа за ним, он врага победил поделом, Так восхвалим Аллаха, молясь ему ночью и днем! * * * Когда еще небесный свод бурнусом тьмы одет, Когда еще, остановясь на полпути, рассвет Трепещет лезвием меча, не розов и не сед, С гепардом выхожу на лов, красавцем зрелых лет, Столь быстрым, что от лап его едва приметен след, Пасть широка, ему иных не надобно примет. Его и гибок и упрям выносливый хребет, Гепард мясист, слоями мышц высокий скрыт скелет. Весь в пятнах, шкуры же самой — как львиной шкуры цвет. На морде — складки,— мало пить гепарду не во вред. На рыжей шкуре у него сеть бронзовых помет. В погоню мчится, как стрела, предвестница побед. Но на него похож и лев, пустыни домосед. Едва какой-нибудь вдали приметит он предмет, - Хоть стадо антилоп в горах,— их видом разогрет, Он по-кошачьи, словно им невинный он сосед, Их разгоняет по степи, коварный мясоед. Так извивается змея, носительница бед, Среди каменьев и шипов, ища себе обед, Не жрет он жертвы, помнит он хозяина запрет. С гепардом выходи на лов — охоты лучшей нет! * * * Говорят мне: «В святые места тебе съездить бы надо». Отвечаю: «Не все исчерпал я утехи Багдада. Свежей Куббы сады, зеленеющий пояс Кильваза? А посад Кутраббуль, услаждение слуха и глаза? А не чудо ли Карх, где багдадские кутят гуляки? Им подобных гуляк не найдется и в целом Ираке! И какой я паломник, когда и вчера и сегодня Днем и ночью со мною и виноторговец и сводня? Пусть избавишь меня от багдадской толпы суесловной, Как заставишь меня отказаться от неги греховной?» * * * Никогда не воспеваю кем-то брошенных развалин; Ни в кого я не влюбился, и никем не опечален; Но на днях я весть услышал от поклонников пророка — И кровавыми слезами я расплакался жестоко,— Весть о том, что правоверным пить вино запрещено, Что и нам, беспутным чадам, не дозволено оно. Пейте ж цельное, хмельное — и пускай бичуют пас,— Я под плеть подставить спину рад хоть восемьдесят раз. * * * К виноторговцу я под глиняный дувал Верблюдов молодых устроил на привал. Устали, долго шли, а ночь была глухая. Хозяин, бормоча, зевая и вздыхая, Спросил: «Откуда ты? Гляди, какая тьма. Еще на веках звезд не вытерта сурьма!» «Мне показалось, друг, что над твоим дувалом Играет зарево мерцаньем светло-алым». «Не спьяну ли тебе заря была видна? Здесь лишь одна заря: свет утренний вина». Хозяин взял бутыль и так заткнул гортань ей, Что вновь укрылась ночь под шкурою бараньей. Однако через миг желанное вино Стекла узорного уже покрыло дно. Искусство на боках сосуда дорогого Изобразило рать державного Хосрова. А сам Хосров — на дне, два стража рядом с ним В халатах до колен и с древком боевым. * * * Уже ты от вина не ощущаешь блага, Тебя не узнаем: где резвость, где отвага? Но соблазняешься старинным ты вином, Что сыплет жемчуга и золото кругом. Нам служит юноша, жеманнее девицы, Каким-то волшебством он насурьмил ресницы. Ты смешивал вино с водой, готовя пир, И в чашах вспыхивал алмазный Альтаир, И ты сказал мне: «Сок, из ягод извлеченный, Не смешивается с душою огорченной». * * * «Воспевай следы развалин и раздранные шатры,— Их в стихах своих сменил ты на попойки и пиры». Повелитель правоверных, ты мне дал такой приказ, Что тебе повиноваться я не в силах этот раз. Но молчу и повинуюсь, хоть задача выше сил: Слишком тягостное бремя ты мне на плечи взвалил. * * * Поднесли мне чашу с медом и похвастались, что мед На огне горячем сварен, даже дух еще идет. Притворясь благочестивым, я сказал: «Вина не пью». Сам Аллах к напиткам крепким знает ненависть мою. Адским пламенем поклялся мне поднесший пиалу, Что воистину напиток переварен на пылу, Я воскликнул: «Кто ж так варит? Тот палач ему, не друг, Пусть ему Аллах всевышний не умерит адских мук!» * * * Если б дали вместо хлеба мне веселое вино, То до разговенья мною было б выпито оно. В нем — блаженство! Пейте ж, люди, пейте всюду и всегда, Если даже угрожает вам от господа беда. Не пугай меня, что, пьющий, я навеки пропаду,— Отправляйся в кущи рая и оставь меня в аду! * * * Не глупостью моей на этот раз, Не безрассудством вызван был отказ. Моя душа сызмальства пленена Прозрачным содержимым кувшина,— Прозрачная в нем роза расцвела, Ее хранили глина н смола. От розы той рождается мираж В жемчужницах узорных наших чаш. Спадет, бывало, зной, померкнет мир, И сладко забренчит струною «зир» Красавец черноокий, лютни друг, И юноши, из знатных, сядут в круг Перед окном, открытым в лунный сад, Где яблок и левкоев аромат, Где множество в ветвях порхает птиц, Деревьями излюбленных певиц, Так пели мы и пили досветла, Пока в саду рассеивалась мгла, Вставало солнце, в вечный путь стремясь. Мы совершали утренний намаз, Однако, головой склоняясь в прах, Не повторяли, что «велик Аллах!» * * * Меня не навестила ты ни разу по сей день, Но посетила тень твоя, и обнимал я тень. Она сказала: «Для нее был путь к тебе далек». «Для страсти близок,— я сказал,— любимого порог». «Ты тень мою оклеветал!»— она сказала. «Верь! Замкнись передо мной навек виноторговца дверь! Будь к обиталищу его тропа заметена, Забудься звон моих монет и вкус его вина! Пусть губ вовек я не сомкну с губами чаровниц В лобзанье длительном, плотней смыкаемых ресниц». «Ты клятву страшную даешь,— Аллахову суду Ты так же подлежишь — смотри не запылай в аду!» * * * Тем, кто нас осуждает за времени препровожденье, За вином и за лютней, ответ на такое сужденье: «Я ходил к мудрецу, знаменитому в крае факиху. Это старец святой, никого не научит он лиху. Он законов знаток, от него ожидай назиданья, Богословью учен и старинные знает преданья». «Надо ль пить нам вино?»— я спросил. Он ответил: «Не надо. Впрочем, в лучшем искристом и польза для нас, и отрада». «А молиться ли нам?»— я спросил. Он сказал: «Непременно. А помолишься — пей и всю ночь веселись откровенно. Все молитвы за год ты собрать ухитрись воедино, А ночные твори, лишь услышишь призыв муэдзина». «Ну, а пост?» Он ответил: «По правилам люди постятся, Но умней, разговевшись, сейчас же опять разговляться». Я спросил: «Подаянье давать ли, снабжать неимущих?» «Что же, ты подаяньем поддержишь мошенников сущих». «А паломничать надо?»— спросил я. «Они лицемеры,— Он ответил,— паломник — отступник от истинной веры. Если б с домом твоим была рядом священная Мекка, Все ж паломничать в Мекку нисколько не долг человека». «А неверные?»—«С ними побойся затеивать свару,— Он сказал,— если б даже они подступили к Анбару. Лучше с их дочерьми посражайся, коль с этаким сердцем И с такою враждою относишься ты к иноверцам. С дочерьми же сражаться ты можешь и собственным дротом,— Стяг священной войны подобает и мирным заботам». «Ну а как же,— спросил я,— залоги, долги и уплата?» «Знай, что долг отдавать — это самая зряшная трата. Исключенье одно: коль залог за вино ты приносишь, Или ежели в долг у хозяина денег попросишь, Долг отдай непременно, спусти что негоже и гоже, Все продай, что имеется, вплоть до носильной одежи. И еще посоветую: золото па доску бросьте— Полноту совершенства дадут вам игральные кости». |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |