16:55 Абу Нувас. Лирика. 1975 г. Часть 5. |
Смерть постоянно от нас недалеко, Так возле нас и пробудет до срока. Слышу свидетельства, вижу улики — Плакальщиц слезы и вопленниц клики. Стон, что ни день, раздается унылый Новой печали над новой могилой. Долго ли будешь ты страсти в утеху Жизнь отдавать празднословью и смеху? Смерти не ждешь, а она молчаливо Вмиг твою жизнь иссечет из огнива. Помни, грозят нам всечасные страхи, Ссоры, и моры, и тюрьмы, и плахи. Мир не бывает всечасно беспечным, Не обольщайся же благом невечным. К миру бесстрастье — твое украшенье, К миру пристрастье — тебе в поношенье. * * * На Хинд и Лейлу не растрачивай слезы, Пей розу из рук расцветающей розы. Потешь себя кубком, до края налитым, Чьи блики бегут по глазам и ланитам. Подносит нам дева, юна и стройна, Жемчужину кубка с рубином вина. Во взоре красотки и в алом вине Вдвойне опьянение предложено мне. Все духом и телом хмельны поголовно, Лишь я не греховно хмелен, а духовно, И пью н для духа, не только для тела,— Они же для тела пьянеют всецело. * * * Несчастный свернул расспросить про покинутый дом. А я — чтоб узнать, где хорошим торгуют вином. Не дай мне, Аллах, горевать над руиной былого, Слезой исходить у подпорки шатра кочевого. Спросил он: «О днях Бену Асад ты помнишь ли, друг?» «О днях Бену Асад забыли и сын мой, и внук. О них, незнакомец, и сам-то я слышу впервые,— Теперь и сам бог позабыл племена кочевые». Дела это старые — пропадом ты пропадиI Вино золотое, чтоб пенилось в чаше, цеди. Вот с кубком и мальчик при поясе, стянутом туго, Как ровная ветка, прекрасное тело упруго. Увидел отец, что я с мальчиком рядом сижу И туго набитый кошель перед ними держу, Он вынос вино,— наливают его не до края И близким друзьям из рук в руки дают, угощая. Что держишь в руке своей, мальчик, ты мне протяни, Кто знает, что нам обещают грядущие дни? Не лучше ль на вина истратить динаров остатки, Чем плакать над рвом у давно разоренной палатки? Меня ты поносишь,— зачем наслаждений ищу? Прощаю тебя, но побойся, вперед не прощу. Тебе я внимал бы, когда б подходил ты с советом, А ты лишь завистник, клевещущий злобно при этом. * * * О дождь, не орошай сухих джарадских гор, Где некогда у Мей был кочевой шатер. Не лейте, облака, воды в песок пустыни, Был влажен аль-Лива, пускай иссохнет ныне! Начнут перечислять селенья... Над одним Не лейся, сострадай страданиям моим! Названий множество, но есть одно названье, Которое во мне вновь оживит страданье. Пускай от ворона я там беды не жду, Так верно к филину я в когти попаду. В горах, где не слыхать людского красноречья, Ко мне доносится лишь блеянье овечье. Что слезы лить, припав на камень? Пусть венки Друзьям пирующим свисают на виски, И пусть несет ладонь, как на спине верблюда, От уст и вновь к устам чудесный груз сосуда. Встает пузыриков куполовидный скоп, И отрок пеною смиренно крестит лоб,— Красивый божий раб, из чтущих воскресенье; Оценишь вкус вина и тонкость поднесенья. Почуешь на губах прохладный поцелуй, Им тело бренное и душу уврачуй. Певец же, при серьгах и в праздничном наряде, Еще споет тебе про старый дом в Джудаде. * * * Вина՛ испили — вот и в путь готовы. Оковы сбрось, как сбросил я оковы. Вред но велик, но дорожу собой. Хоть вредно мне, но вреден грех любой. Когда с тобой мы были в Кутраббуле, Я пил вино,—цари б его хлебнули! Хозяин был неверный — стар и свят, И мог бы рассказать про племя Ад. «Мир вам!» — «И мир тебе! Мы не толпою, Всего вдвоем спустились к водопою». «Что ж нужно вам?» — «Вина!»— «Хвала вину! Торгую честно, вас не обману! Вина такого, хоть и были седы, Не пригубляли ни отцы, ни деды. Испробовать желаете?» — «Нигде Рыб не берем, пока они в воде». И он принес. Что стало с тьмой ночною? Вдруг чернота сменилась белизною. Три раза мы смочили губы в нем, Пустив по кругу, пили все втроем. Но вот лицо у друга покраснело, И у меня сомлело вовсе тело. Так сатана, ища себе утех, К былым грехам еще прибавил грех. * * * На драные шатры глядишь ты, как на диво,— Брось ветошь жалкую, не вспоминай огнива. Бредут кочевники к печальному концу, В беде, как суждено невольному скупцу. Пойдем и посидим на берегу Евфрата, Доколе ночь еще созвездьями богата, Там с золотым вином нам чашу подадут, Где вверх пузырики со дна ее идут. Пей, трать, что накопил и получил в наследство, Тебя вознаградит красавицы соседство, Чьи пышны волосы из мускуса и тьмы, Чьи очи черные не видели сурьмы. Дочь Карха в горести, едва скрывает муку, К ресницам, полным слез, протягивает руку, И ежели слеза уж начала ползти, Остановить ее пытается в пути. * * * Возвратите мне мой кубок, — знать пора бы, сколько в нем Пользы верной, непреложной, доставляемой вином. Что пугать меня Аллахом, гневом бога моего, Я не столько верю гневу, сколько милости его. Вы меня не осуждайте за пристрастие к вину, Я в блаженстве несказанном, только раз его глотну. Если б вы перетерпели всё, что я перетерпел. Этот кубок не водою, а слезами б закипел. Ты, противник винопитья, что-нибудь мне назови, Что так верно приобщало б к чувству дружбы и любви. Лишь одно я приравнял бы к тем целительным глоткам— Это губ прикосновенье к женским сладостным щекам. Пить со мною не хотите? Так себе я господин: Коль боитесь вы Аллаха, буду нынче пить один. * * * Я смолоду бывал в терпении двужильным, Я все переносил, упорным был и сильным. Теперь я раб любви. Зачахла грудь моя, Уже и посоха поднять не в силах я. Мне стыдно, я готов бродягой стать бездомным,— Лишь только б замереть в твоем объятье томном. На просьбу каждую я слышу лишь укор, И все твои слова моим наперекор. В судилище любви у бедного раба Лишь два свидетеля: измор и худоба. * * * Когда над черным камнем влюбленные нагнулись, Невольно их ланиты на миг соприкоснулись. Безгрешное касанье насытило их пыл, Как будто час свиданья назначен раньше был. Когда б их не теснило паломников скопленье, Они бы так стояли до светопреставленья. Лицо рукою пряча от посторонних глаз, Таили, что ланита с ланитою слилась. В Аллаховой мечети мы совершали то, Чего из правоверных не совершит никто. * * * Воспоминанию навек я благодарен: Мне волей памяти любимой лик подарен. Усердной памятью приближена, воочью Она в моем дому блуждает днем и ночью. Ах, я поверил бы, что это — воплощенье, Когда б ее ко мне я чаял возвращенье. Как будто разговор ведем мы издалека,— О, как существовать я стал бы одиноко? Любимая, хоть мир и зол и лицемерен, Навечно мне верна, как я навек ей верен. * * * От Джинан слыхал я часто: «А чего желаешь ты?» Отвечал я: «Чтоб завистник побоялся клеветы». Нет Джинан. Покинут ею, лью один потоки слез,— А с меня довольно было б и одних ее угроз. Может быть, Джинан не верит, что любовь моя сильна? Подтвердите же, насколько ей любовь моя верна. Ты не злись, и я не стану голосить на весь майдан. По совсем иной причине ты расстроена, Джинан. Нет любви, так нет и проку рядом жить, стена к стене: В дверь к тебе не постучусь я, не войдешь и ты ко мне. * * * Госпожа на камне перстня начертала письмена: «Та, кому наскучил милый, пусть навек лишится сна». Ей послал и я свой перстень, и на нем прочла она: «Кто во сне не видит милой, вообще не знает сна». Вновь она прислала перстень, чтобы передали мне. Я прочел: «Не спит влюбленный и не бодрствует вполне». Стер я надпись и ответил: «Мне свидетелем творец: Я во всем подлунном мире первый страждущий мертвец». Но она мне возразила: «Мне свидетелем Аллах, У меня такие речи застревали бы в устах». * * * «Рабыня милая, конечно, я не юн, Но я в тебя влюблен, как некогда Маджнун. Назначь свиданье мне, прерви мои страданья!» «Как? При таком лице ты просишь о свиданье?» «Когда бы лицами наш торговал базар, Охотно отдал бы последний я динар, Чтоб новое купить, почище, помоложе,— Тогда любить меня и ты смогла бы тоже. Назначь свиданье мне,—я все-таки поэт...» Но бессердечная сказала строго: «Нет». * * * Совершил ты великое чудо: Отклонил ты копье от Дауда. Отведи же и гневность возлюбленной От души ее, гневом погубленной. Бьется дух мой тобой уязвленный. Между сердцем и жилою сонной. Знаю, просьбы тебе опостылели, Но любви моей угли остыли ли? Так убей меня в этих развалинах: Только в смерти — покой опечаленных, Иль тебе все равно, беззаконница, Что меня истомила бессонница? Что, как шалый, хожу наудачу И весь день в одиночестве плачу? Пожелай меня к сердцу приблизить, Не желай отогнать и унизить! У меня переломаны крылья, Я иссох от тоски и бессилья! Как изгнанник, по знойному праху Я брожу и взываю к Аллаху. Не пора-ли вставать тебе, счастье мое? Не довольно ли спать тебе, счастье мое? О, исполни свои обещания, Отряхни с меня тлен обнищания! О когда же поверю, когда же, Что посулы твои не миражи? * * * Тебе из-за любви — лишь тягота одна: Ты днем не бодрствуешь, не знаешь ночью сна. Все из-за Хусн своей, она же равнодушна, Ей просто-напросто с тобою стало скучно. А чем ты не хорош? Твой род не из худых, Немало ты имел поклонниц молодых. Гласит пословица — пословицы же могут И горе облегчить, и в болестях помогут: «Как часто, кто влюблен, не нужен вовсе нам, Кого же любим мы, от нас отходит сам». * * * Ты покинул меня, я — как сердца лишенное тело. Охладел ты, и нет твоему отдаленью предела. Ты ко мне но идешь,— коль боишься дозора ночного, Им ты можешь ответить, что здесь посещаешь больного. Сердце глазу подобно: едва согрешит он, злосчастный, И все тело тотчас зазнобит лихорадкою страстной. Хороша же родня, да и сам ты обманщик завзятый, Коль за каждым углом за тобою следит соглядатай. * * * Как весел праздника приход! Как хорошо с постом прощанье! И та, которую люблю, свое сдержала обещанье. Скользнула мимо сторожей и к нам, нарядная, пришла. А я готов был умереть и составлял уж завещанье. Друг к другу тянемся с вином, и соглядатай стал но зорок, Теперь отказов я не жду, не опасаюсь отговорок. Пускай в мечети шейхов сын читает проповедь ослам, А мы с любовью и вином забудем их привычный морок. Мы повергаемся во прах, поклоны мы кладем кувшину, Аллаху в жертву принесли мы гроздьев полную корзину, Все праздник празднуют один, как подобает в эти дни,— Меж том как праздновать вдвойне двойную нахожу причину. * * * О ты, которой я обманут! Твои посулы в бездну канут. Я жду лишь бегства, лишь отказа; Иль я страшней дурного глаза? Ты — сам Карун высокомерностью, Уркуб коварством и неверностью; Я тайн твоих не разглашу, Я имя не произношу, Желанная и безымянная, Как амбра, ты благоуханная, Ты меда белого светлее, Ты мягче лучшего елея, Со мной одним ты тверже скал,— А я так жаждал, так алкал! О ты, чьи пагубные чары Мне недоступны, как Стожары! Коль станешь свежим ты питьем,— Мы мед и сахар изопьем; Коль станешь мазью ты душистою, То превратишься в амбру чистую. О если б ты цветком была, Ты верно б розой расцвела! Клянусь ферзем, конями и ладьями, Клянусь вином, реханом и сластями, Что и Джамиль, мученьям преданный, Не ведал муки, мной изведанной. И Кайс не вынес бы мой ад, Ни Амр, когда влюбился в Дад. Всю жизнь по этой грозной зыби ли К тебе мне плыть в ладье погибели? * * * Был озноб у меня, и к себе пригласил я врача. Он сказал: «Я с постели тебя подниму, не леча: Ты поправишься тотчас, едва лишь побудет с тобою Та газель, от которой твоя голова горяча». * * * Я истомлен вконец любви искусом, Клянусь моим дутаром и бурнусом. Охотой, соколами и гепардами, Молитвенными четками и нардами. Глотком вина, мной выпитым в саду, Где с розами нарциссы наряду. Я истомлен упреками, разлуками, Испепелен неслыханными муками. Но сам за казнь, которую терплю, Могу воздать, лишь повторив: «Люблю!» * * * Меня когда-то, Ибн Раби, учил ты добродетели, Добро — привычка, этому дела мои свидетели. Что было сладострастием, то стало состраданием, Распущенность минувшая сменилась обузданием, На Ха՛сана я стал похож, к хорошему радивого, Во мне Катаду можно бы признать благочестивого. Иду я со светильником, с лампадой драгоценною, Ношу, как ожерелие, я рукопись священную. А ты, чтоб зреть воочию житье мое повинное, Войди, ища спасения, в жилье мое пустынное. Взгляни, как сам я божьего искал благоволения, И посмотри внимательно на коврик для моления,— Как по господней милости, взыскуя воздаяния, Я бился лбом, украшенным браздами покаяния. Наверно, эти редкости скупило б лицемерие, И тем у благочестия достигло бы доверия. Так и живем мы, грешники! Лишь под конец, при случае, От мудрого наставника придет благополучие. |
|
Всего комментариев: 0 | |