07:59 Аль-Харири Абу Мухаммед аль-Касим. МАКАМЫ. Басрийская макама (пятидесятая). |
— Такое унынье однажды мной овладело, что из рук валилось любое дело. А я слышал, что священных мест посещенье дарует душе исцеленье. И вот, чтобы угли тоски погасить, я решил Басрийскую мечеть посетить: она во все времена ученого люда была полна. Застал я там множество признанных мудрецов и к источникам знания припавших юнцов. Слова под сводами, словно птицы, звенели, а в углах сверчками перья скрипели. Под этот шум в мечеть я вошел, взглядом собравшихся обвел — и на возвышенье посреди мечети старика в ветхой одежде приметил. Вознесясь над всеми, он речь держал, несметной толпой народ его окружал. Устремился к нему я, как на водопой — чтоб утолить души моей зной. Я стал пробираться в середину, толкая людей и в бока, и в спины, пока не уселся напротив него — и узнал в нем друга своего! Это был Абу Зейд, без сомнения! И его лицезрение рассеяло мои горести и мучения. Когда Абу Зейд меня увидал, он собравшимся такие слова сказал: — О жители Басры, Аллах даровал вам заботу свою — вы живете словно в раю! Как деяния ваши благородны, как ваши качества превосходны, как ваши угодья плодородны! Город ваш — воплощение чистоты (1), невиданной красоты. Пастбища ваши так велики, просторы Тигра так широки! Ваша кибла правильней всех других! Сколько рек вокруг, сколько пальм на них! Ваш город — преддверье святого храма, оплот ислама! Ты, Басра,— крыло из двух крыльев мира (2), благочестием славятся дела твоего эмира. Языческий смрад не грязнил тебя: ты не знала ни идолов, ни храмов огня (3), одному лишь Аллаху ты навек подчинилась, только милостивому молилась. В Басре так много мест святых, мечети ее не бывают пусты. Мужи ученые в этот город съезжаются, здесь наукой умы их питаются. Гробницы Басры благословенны, и границы ее неприкосновенны. Корабли здесь встречаются и караваны, морские киты и степные джейраны, бедуин и работящий феллах, горожанин оседлый и бродяга-моряк, лучник и рыбы речной ловец, копейщик и пастырь пугливых овец. А как приливы в Басре бурливы, как далеко отходят отливы!.. Что касается вас, басрийских жителей, то и среди врагов нет ваших хулителей. О ваших достоинствах никто не спорит, непослушанье властям вас не позорит. Вы — самые набожные из правоверных, путей вы ищете самых верных. Ваш ученейший муж — мудрец всех времен (4): на века труд великий им совершен. Среди вас был тот, кто основы грамматики заложил (5), и тот, кто стихам размеры определил (6). Все у вас есть, чем можно гордиться,— басриец первым быть стремится в делах справедливых, в занятиях благочестивых. Вы молитву в день Арафата (7) установили и в час розговин (8) первыми рынки открыли. Громче всех муэдзины в Басре взывают, на рассвете с постелей людей поднимают, о начале молитвы возвещают и в зимний холод, и в летний зной, поют голоса их, словно ветер морской. Ведь известно предание, от пророка идущее назидание: «В Басре клич муэдзинов об утренней блаюстыне далеко будет слышен, как гудение пчел в пустыне». Слава Басры, предсказанная пророком, разлилась по миру широко. Этой славы в веках не умолкнет звон, даже если ваш город будет дотла разорен и судьбою с лика земли сметен... Тут Абу Зейд приостановился, поток славословий его прекратился, а люди смутились и испугались, что на этом все речи его оборвались. И так печально вздохнул старик, словно час расплаты его настиг, будто грозные мстители перед ним очутились или львиные когти в тело его вонзились. Потом продолжал: — О жители Басры, вы знамениты своими деяниями, мно-гознанием и благодеяниями! Я, увы, не таков — и кто меня знает, тот поймет, что меня терзает. Но худший из наших знакомых тот, кто знанье о нас против нас повернет... А кто не знает меня и хочет узнать, от того я не буду правду скрывать: и в Тихаме, и в Неджде я бывал, и Йемен и Сирию проезжал, по пустыне ходил, по морю плыл и ночыо и днем в путь выходил. Средь людей оседлых я в Серудже родился, но всю свою жизнь в седле находился. Во многих делах я был сноровистым: укрощал коней норовистых, в ущелья узкие проникал, умел я и камень растопить, и скалу в куски раскрошить. Спросите вы Запад и Восток, того, кто низок, и того, кто высок, спросите всадников отряды, спросите людей в бедуинских нарядах, у бродячих рассказчиков обо мне узнайте, купцов и шейхов попытайте — скажут они, сколько я дорог прошагал, сколько покровов разрывал, каким опасностям подвергался, в какие битвы бросался, сколько умных людей мне удалось обмануть, к каким проделкам нащупать путь, сколько раз я противился злой судьбе, сколько львов победил в неравной борьбе, сколько парящих с небес спускал, сколько тайн заклинаньем своим прояснял. И хитрость моя так гранила камень, что и в нем загорался щедрости пламень... Но сочный побег давно засох, седым стал черный висок. Лицо в морщинах, как старый бурдюк, тело согнулось, словно высохший сук. Плащ моей молодости давно истрепался, лишь раскаянья груз на мне остался. Все ясней я вижу своей жизпн огрехи и кое-как латаю прорехи. Давно мне известно из рук самых верных, из сведений достоверных, что господа нашего всевидящий глаз каждый день неустанно смотрит на нас, что в битве молитва для нас полезнее, чем боевое оружье железное. Во весь опор я верблюда гнал — и вот пред вами теперь предстал, но подношений не жду и не ждал: теперь я из тех, кто ищет лишь для души покоя и пищи. Я не прошу милость вашу дождем пролиться — лишь молю вас Аллаху обо мне помолиться, за меня перед ним заступиться, чтоб я мог с покаяньем к нему возвратиться. Всевышний молитвы людские прием лет, всепрощающий он — и раскаянью рабов своих внемлет. Затем Абу Зейд продекламировал: За грехи я у бога прощенья прошу — Преступил я в делах своих чести межу: Надвигалась ли ночь, или день наступал — Я, заблудший, в пучину порока вступал. О, как часто я слушался низких страстей, Соблазнял и обманывал честных людей. Я в погоне за выгодой совесть терял — Быть греховным ослушником не уставал. Сколько я сотворил омерзительных дел, Не желал ослушанью поставить предел. О, когда бы ничтожным, безвестным я был, Непокорства не ведал, злых дел не творил! Совершенное зло я хотел бы забыть — Преступившему честь лучше мертвому быть. Как я грешен, о боже, помилуй меня И прощенье даруй, за грехи не кляня! Продолжал рассказчик: — И каждый усердно за старца Аллаха молил, а старец к небу свой взор устремил — его волнение охватило, и взгляд его слеза замутила. И вдруг он воскликнул так: — О Аллах великий, я вижу твой знак! Молитве ты, всепрощающий, внял — и с души пелену сомнения снял. Вы, жители Басры, подарили мне избавление, от божьего гнева спасение — вы достойны высокого награждения! Тут басрийцы радость свою проявили — чем могли, раскаявшегося одарили. Абу Зейд принимал их подношения, не скупясь на благодарения. Затем с возвышенья спустился, со слушателями простился и пошел, направляясь к реке, а я за ним следовал невдалеке. И вскоре мы уединились, от глаза чужого освободились. Я сказал ему: — Ты вел себя странно на этот раз. Или ты каялся не напоказ? Абу Зейд ответил: — Клянусь тем, кто тайны людские знает и прегрешения прощает, чудо свершилось в моей судьбе: Аллах внял басрийцев твоих мольбе. Я призвал к нему божье благоволение и попросил подробного объяснения. Абу Зейд молвил с просветленным лицом: — Клянусь я твоим отцом, был я обманщиком и лицемером, но, покаявшись, стал для грешных примером. Благо тому, кто сердца к себе привлекает, горе тому, кто проклятьем их наполняет. Абу Зейд попрощался и удалился, но с того дня шип сомнений в сердце мое вонзился: мне хотелось правду о старце узнать, но никто не мог ни слова о нем сказать. Караванщиков я напрасно пытал, у странников о нем узнавал, но вестей не слышал о нем никаких, словно спрашивал я у скал глухих. И вот после долгих промедлений, огорчений и сокрушений я встретил однажды караван, идущий из очень далеких стран. Спросил я у путников незамедлительно, что они видели в пути удивительного. И караванщики сказали: — Мы видели событие чрезвычайное, явление необычайное, никакое чудо с ним не сравнится — ни зоркая Зарка, ни феникс-птица! Я в нетерпении попросил у них разъяснения. И путники продолжали: — Мы Серудж проезжали после того, как город покинули византийцы, и видели Абу Зейда, знаменитого серуджийца. Был он в плащ шерстяной одет и вел себя словно подвижиик-аскет. На молитве он предстоял как имам... Перебив, я вскричал: — Неужели то был герой макам?! Они сказали: — Теперь это муж благочестивый, праведник, всеми чтимый... С тех пор стал я случай искать, чтоб вновь Абу Зейда повидать. И вот, снарядившись в путь, я отбыл в Серудж, чтоб на старца взглянуть. И очутился я с ним рядом, в час, когда он был занят священным обрядом: у михраба в мечети он стоял и пред толпой молитву читал. Он был в шерстяную абу одет, которой было не меньше ста лет. При виде старца я страх испытал, как тот, кто в логово льва попал: на лице Абу Зейда я увидел искреннее смирение — и долго не мог унять волнения. Когда он кончил молитву читать и четки перебирать, он кивнул мне, ничего не сказав, ни о нынешних, ни о прошлых делах вопроса не задав, и так прилежно и рьяно вновь принялся за чтенье Корана, что я позавидовал его усердию в достижении божьего милосердия. Абу Зейд беспрестанно поклоны бил — всецело Аллаху покорным был, падал ниц и снова поднимался, в пояс кланялся и выпрямлялся, на колени старательно опускался — предписаниям Аллаха повиновался и с вечерней молитвой лишь под утро расстался. Потом Абу Зейд в свой дом меня пригласил и пищей простою угостил. Затем в молельню он удалился и, с Аллахом беседуя, там находился до тех пор, пока не взошла заря, благочестивцу отдых даря. Завершая молитву, он богу хвалу воздал, покойную позу на ложе принял и такие стихи нараспев сказал: Перестань навсегда о весне вспоминать, О разлуке с любимыми горько вздыхать, И стоянки весенние брось навещать — То, что было, ушло, не воротится вспять. Ты оплакивать должен прошедшие дни, Что на жизненном свитке ты сам зачернил: На свои прегрешенья ты честно взгляни, Поразмысли о том, как ужасны они. Сколько буйных ночей ты в разлуке провел, Сколько мерзостных хитростей ты изобрел! Ты позорные речи в застолпях вел, В упоенин к ложу разврата ты шел. Сколько раз ты от правды к неправде бежал, Сколько раз ты грехом свою честь унижал. Как безумно ты клятвы свои нарушал И забавы раскаянью предпочитал. Ты Аллаха сердил ослушаньем своим, Непокорностью ты похвалялся пред ним, Не боялся того, кто, неслышим, незрим, Счет ведет недостойным поступкам твоим. Милость господа ты отвергал столько раз, Словно рухлядь, отбрасывал божий приказ. Не дрожал ты, услышав божественный глас,— И греховный огонь в тебе долго не гас, Как безумный, ты низким страстям потакал, Ты к обману привык и бессовестно лгал, Обешанья Аллаху ты щедро давал, Только слова ни разу, увы, не сдержал. Так надень покаяния платье скорей И горючие слезы потоком пролей — Пока ты не дошел до конца своих дней, Пока тлеет огонь бренной жизни твоей! Перед богом склонись, признаваясь в грехах, Ведь прибежище грешного — только Аллах. Страсти прежние вытеснит праведный страх — Твой надежный советчик в делах и словах. О, доколе ты будешь сбиваться с пути?! Оглянись! Сколько лет ты успел провести, Не пытаясь заблудшую душу спасти, Чтобы милость Аллаха навек обрести. Иль не видишь — подкралась к тебе седина, В волосах прочертила дороги она, А когда покрывает висок белизна — Впереди уже близко могила видна. Ты постыдных желаний, душа, сторонись, Быть покорной Аллаху упорно стремись, Будь правдивой и добрых советов держись, О своей чистоте неустанно пекись. В жизни предков себе поученье найди, Мысли мудрые их наизусть затверди. И внезапной кончины безропотно жди, Страх пред нею храня постоянно в груди. Без оглядки ты двигайся правым путем. Помни: к смерти мы быстро по жизни идем, И пристанище завтра себе обретем В доме темном, глубоком, холодном, пустом. Да, ужасен могилы безвыходный плен, Той обители мрачной, где царствует тлен. Это келья в три локтя без окон, без стен. И великий и малый — там каждый презрен. Чередой непрерывною люди идут К этим кельям унылым, что каждого ждут. Здесь находят они свой последний приют, Но с собою сюда ничего не возьмут. Все равно, будь ты глуп или будь ты умен, Неимущ иль богатством, как царь, наделен, Ты от участи этой не будешь спасен: Час настанет — ты будешь в земле погребен. А потом, в День тяжелый (9), толпой поведут Всех усопших к Аллаху, вершащему суд. И слуга, и хозяин окажутся тут, И владыка, и раб — все по зову придут. И того, кто всю жизнь в божьем страхе живет, В Судный день награжденье великое ждет: Ведь ему не грозит за проступки расчет — В сад блаженства в тот день он по праву войдет. Но потерпит урон, кто людей угнетал, Справедливость топтал и добро попирал Или ради корысти войну разжигал,— О расплате не думал, расчета не ждал. О Аллах, упованья к тебе возношу, У тебя одного я защиты прошу, С содроганьем на прежнюю жизнь я гляжу — И сурово себя за ошибки сужу. Пожалей, о господь мой, раба своего! Согрешил он, но чтит он тебя одного, Слезы льет он потоком — прости ты его! Милосердней тебя в мире нет никого! Продолжал аль-Харис ибн Хаммам: — Абу Зейд тихим голосом стихи читал, вздохами тяжкими каждую строчку сопровождал — и я с ним заплакал от сочувствия и умиления, как оплакивал раньше его прегрешения. Пошел он в мечеть, а омовением послужило ему ночное оде ние. И я к молитве пошел вслед за ним. И молился, как все: за имамом своим. А когда стала паства расходиться, пастырь, как и вчера, продолжал усердно молиться. При этом он то стонал, как мать, потерявшая всех детей, то рыдал, как Якуб, у которого нет о сыне вестей (10). Тут стало мне ясно, что слухи о праведности его не напрасны, что Абу Зейд уединения ищет. И я решил, что старец не взыщет, если я оставлю его, молящегося, одного. Но он словно мысли мои прочитал и намерение тайное разгадал. Глубоко вздохнув, он взгляд на меня перевел и слова из Корана мне привел: — Если решился, за дело берись — и на Аллаха положись (11)... Так я убедился, что не зря утверждают, будто праведники скрытое постигают. Попросил я у старца благословения и промолвил в смирении: — О наставник, дай мне совет: как мне дальше идти по склону лет? Абу Зейд ответил: — Всегда помни о смерти в конце пути, а теперь прощай: нам с тобою по разным дорогам идти... Слезы из глаз моих побежали, а вздохи ключицы мои вздымали. Так мы расстались — и больше друг с другом никогда не виделись. Примечания. (1) Город ваш — воплощение чистоты...— Намек на то, что город Басра, основанный халифом Омаром, никогда не был языческим. (2) ...крыло из двух крыльев мира...— Средневековые арабы представляли мир в виде птицы, телом которой был Аравийский полуостров, а крыльями — Египет и Нижняя Месопотамия. (3) ...не знала... храмов огня...— Намек на то, что другие города Месопотамии до арабского завоевания были населены язычниками-огнепоклонниками. (4) ...мудрец всех времен...— Имеется в виду известный филолог Абу Убайда (728—825), собиратель и редактор древних сказаний «Дни арабов». (5) ...кто основы грамматики заложил...— Имеется в виду один из первых арабских филологов — Абу-ль-Асвад ад-Дуали (ум. в 688 г.). (6) ...кто стихам размеры определил.— Имеется в виду аль-Халиль. (7) Вы молитву в день Арафата установили...— На горе Арафат близ Мекки паломники собираются перед жертвоприношением на девятый день месяца зу-ль-хиджжа и слушают проповедь имама. Басрийцы впервые имитировали это священнодействие в своем городе. (8) Час розговин (сухур) — конец поста (см. примеч. 1 к макаме 7). (9) День тяжелый — т. е. день Страшного суда. (10) Якуб, у которого нет о сыне вестей.— (см. примеч. 5 к макаме 27). (11) Если решился...— неточная цитата из Корана. |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |