17:06 Абу Нувас. Лирика. 1975 г. Часть 9. |
О темноокая газель, едва касаясь праха, Легко идешь ты по земле, любимица Аллаха! Любовью тщетной истомлен, я ей сказал сегодня: «Зачем ты мучаешь меня, жемчужина господня?» Она ответила: «Иль впрямь с ума сойти ты хочешь? У нас нет общего с тобой — чего же ты хлопочешь?» А я сказал: «Твоя стрела не достигает цели,— Кто ж устоит перед красой столь сладостной газели? Когда на лик я твой гляжу, от горя млеет сердце. Когда на лик я твой гляжу, мое светлеет сердце. Ужель ты умертвишь меня, коль я в любви откроюсь? О пересудах площадных, поверь, не беспокоюсь. Изнемогла моя душа, скрывать любовь устала, Любовь моя была дитя, а ныне взрослой стала». Газель смягчилась и, дрожа в своем шелку богатом, Чуть слышно прошептала: «Жди! Приду перед закатом». * * * Скажите Хамдану — он знает правдивость мою; Всегда я советы ему откровенно даю: «Будь ты благородным,— как с равным повел бы я речь, А будь ты невольник, тебя приказал бы я сечь». Аллах милосердный, даятель великих щедрот, Помилуй Адама: когда бы он знал наперед, Что племя его обесчестит потомок такой, Себя прародитель своей оскопил бы рукой. * * * Время топил я в налитых по край пиалах; Что ж я не каюсь в безбожных греховных делах? Иль забываю, что день приближается Судный, Иль не боюсь, что меня покарает Аллах? * * * Тотчас я душу тебе предаю, Только ты в сторону глянешь мою. Ты ли бесчувственной раньше была, Что ж затянула любви удила? Возненавидела — вижу я сам,— И ненавидящей душу предам. Буду поститься я, сердцем скрепясь, Но разговеюсь, с тобой примирясь. Влюбится сердце, и я не пойму: Ненависть тут же навстречу ему. Наша ли это с тобою судьба: Гнева и страсти глухая борьба? Или не можешь,— еще молода,— Пользу любви отличить от вреда? Так ли свою провожают весну? Спишь, как сурок, я же глаз не сомкну. * * * О ты, средоточье чистейшей земной красоты, О ты, что трепещешь, как пальмы высокой листы, Ты в гневе, в досаде, что жив я, но если захочешь, Себя заколю, лишь была бы уважена ты. * * * Пей вволю до дна, лишь представится случай, Себя воздержаньем напрасно не мучай. Пей винное золото, молнию пей,— Довольно в бутыли тюремничать ей! А что ж? Выпиваем мы, помня о боге, Простит он грешивших на правой дороге. Прощенье для всех существует — и тех, Кому неотступно сопутствует грех. * * * Ретивый, изведал я долю воловью, На множество бед обречен я любовью. Не будь я вынослив, от каждой беды Могло б мое сердце сорваться с узды. Глупцу на упреки его отвечаю: Что с нею до рая добраться я чаю. А сам я подумал: он глуп, но хитер, Иначе б на мой не уселся ковер. Чтоб лучше постиг его ум недалекий, Ему я сказал о своей черноокой: «Советы твои мне не легче терпеть, Чем голому телу ременную плеть». * * * Хоть у меня исправен слух, К словам советчика я глух. Она стройна, она пряма,— Я от таких схожу с ума. Коль ищешь ответа, назови Меня «невольником любви». * * * Друзья мои, в день пятницы воочью Мы видели, как солнце встало ночью. Вскочили все, бегут туда-сюда: Все ожидали Страшного суда И воскресенья мертвых, а покуда Горланили про явленное чудо,— Что солнце, мол, не днем зажег Аллах, Метались люди в страхе и слезах. Вопили толпы: «Солнце запылало В полуночи! Мы гибнем! Все пропало!» Но я сказал им: «Солнце не звезда И не восходит ночью никогда. То Ахмед юноша, чьи светлы очи, Из дома выйдя, засиял средь ночи. Сам Сириус на нем взамен венца, И на щеках два равных Близнеца». * * * Всех тварей голоднее, а все же признаюсь, Коль мне предложат хлеба, я есть остерегусь. На хлебе лицемера читаем: «Проклят тот, Кто этим божьим хлебом насытит свой живот». Остерегайтесь хлеба с хозяйского стола, В геенне раньше срока сгорите вы дотла. * * * Я с другом Юсуфом свиданье отмечу,— Налей же нам чаши за дружбу, за встречу! Не сетуй на жизнь и помехи ее, От жизни бери лишь утехи ее. Налей же до края мне чашу мою, По край не наполненной чаши не пью. Курдюк положи матерого барана, А рядом священную книгу Корана. Пригубив три раза, вино ты почти, Потом из Корана три слова прочти. Сравняются зло и добро на весах, Помилует нас милосердный Аллах, Покой же душевный лишь тот обретет, Кто зла и добра равновесье найдет. * * * Жилищ пустующих описывать не стану, Не буду подходить к покинутому стану, Не вслушиваться в крик ведущих караваны Беззвездной полночью сквозь зыбкие барханы. Я буду пить вино, смотря в лицо желанной, Среди моих друзей за чашей богоданной. Оно — что сердолик, светло насквозь и ало, Его и племя Ад когда-то испивало. Смешай его с водой — увидишь: заблистали В глазах твоих — огни, как на дамасской стали. Его куснет вода, и от ее укуса Польется жертвы кровь чудеснейшего вкуса. А с дождевой водой сок виноградный дружен, Он улыбается, когда рои жемчужин Ныряют, прыгают, и пусть их век недолог, Нанизываются в бесценный ожерелок. Что думать про очаг, случайно уцелевший, Иль про шатер Асмы, и тот уже истлевший! * * * Жизнь моя, с тобой останусь, хоть зови, хоть не зови, Ведь досель не получал я долю полную любви. Встреча каждая с тобою для меня — сладчайший мед, А разлука — яд, который разлученного убьет. Все твердят: «Когда ж очнешься? Скоро ль станешь ты былым?» Отвечаю им: «Лишь черный ворон станет голубым». Каждодневно, как паломник, дом твой молча обхожу, Уж меня, наверно, люди принимают за ханжу. Если б я к тебе не рвался, не покинул бы я дом: Ждет меня бурдюк со старым недовыпитым вином. Я — невольник, я покорен мне назначенной судьбе. А невольник не посмеет не покорствовать тебе. * * * Кем бы, Галиб, ты был, не предай я тебя осмеянью? Ты большой человек, по всеобщему ныне признанью. Говоришь, будто я перешел издевательств продел? Но заслуга моя, что позор тебя все ж не задел. Мой совет: не стремись к еще более выспренней славе. Я прославил тебя, этой славой гордиться ты вправе. Ты в ничтожестве жил, пропадал в самомненье пустом, Очень вовремя всем на тебя указал я перстом. Повторять я не стану, что низок ты или бездарен. Я уверен: навек ты останешься мне благодарен. * * * Палатам Бармекидов завидует весь свет, В них все красы земные, а правоверных нет. Таких молитвословий не услыхать нигде,— Но негде в их мечети укрыться по нужде. В положенное время гремят на весь чертог: «Нет бога, кроме бога!» —но им лепешка —бог. * * * Проповедуешь ты ересь. Проповедуй, все равно. Не трудись, не перестану я, и старый, пить вино. Упрекаешь, уверяя, что на совести у всех, Кто лишь раз его пригубил, несмывающийся грех. Только брань твоя, приятель, винопийце не страшна. Я до смерти буду другом и соратником вина. Как не пить? Вино от века не враждебно небесам. Повелитель правоверных с чашей дружествовал сам. Знай, вино — земное солнце, только может солнце сжечь, А напиток виноградный проясняет ум и речь. Если истинный, Аллахов, рай покамест и далек, Нам не рай ли открывает солнца винного глоток? Так палей полнее чашу да и песню затяни, Проведу за винной чашей остающиеся дни. Я хочу, чтоб под лозою ты и прах мой положил, Чтоб и мертвый, я питался виноградных кровью жил. * * * Перед тобой в живых стихах сужденья мертвеца, В нем жизнь была и смерть была, и так он ждал конца. Он был судьбою доведен до смертной худобы И стал скрываться в темноту от глаз своей судьбы. Вглядись,— не я ль перед тобой? Меня не узнаешь? Неужто в книге мук моих ни буквы не прочтешь? Постигнешь, глядя на меня, как от житейских бед Исчезнуть может на лице последний жизни след. * * * Пей и красавице моей налей вина, и я Допью, чего не допила красавица моя. И передай ей кубок мой с недопитым глотком, И моего отпить вина заставь ее силком. Так я вкушу ее вина и моего — она, Как меж влюбленными людьми ведется издавна. Послом явился ты, а стал нам разливать вино,— Посол и виночерпий! Вас приветствую равно. * * * Я рад: уж серебром белеет небосклон, Ущербный серп луны свой показал урон,— Как будто бедуин, в пустыне одичалый, Сплел тонкий поводок для верблюдицы чалой. Так истощился он! Я выразил ему Сочувствие. А свет уже рассеял тьму. Теперь беда для тех, кому веселье сладко,— Разгульничая, сам дошел ты до упадка! Я ненавижу пост. С тобой прощаться жаль, О месяц радости, мой лучший друг шавваль! Так сядем на ковер! Нельзя же нос повесить: Заря велит испить — и раз, и пять, и десять. * * * Чую, сердце полновластно полонила мне Джинан, Мной всецело овладели черный взор и тонкий стан. В сердце власть она успела на две трети простереть, И в последней третьей трети ей подвластна тоже треть. И еще от этой трети ей подвластна третья часть, Виночерпию по праву отдана над нею власть. Существую так, от сердца лить кусочек сохраня,— Берегу кусочек этот тем, кто влюбится в меня. * * * Вижу, сколько чистоты погребено, Сколько тонкой красоты погребено; Сколько воли, сколько сил погребено, Сколько умственных светил погребено! Вижу, каждый смертен сам и смертных сын, Будь он самый родовитый властелин. Всем поведай: «Здесь законам нет отмен, Скоро тоже откочуешь в вечный тлен». * * * До чего ж ты нудный, месяц рамадан! Нам ты для болезней и для скуки дан. Все хвалы возносят месяцу шавваль, А тебя порочить никому не жаль. Лишь бы поскорее ты покинул нас, Да когда ж наступит твой последний час? Если б в зодиаке я судьей служил, Ты бы самый первый голову сложил. * * * Как только моя оборвется стезя, Меня в Кутраббуле заройте, друзья, Не надо мне миртов и хвой безотрадных, Мой прах упокойте меж лоз виноградных. Чтоб я и в могиле прислушаться мог К бурленью давилен и топоту ног. * * * Был Фадл озабочен, держа на ладошке Печеную рыбу в пшеничной лепешке. Лицом потемнел он, увидев меня, И даже заплакал, приход мой кляня. Но я успокоил его — что пощусь, Что я на лепешку и рыбу не льщусь. * * * Разбойник в пустыне грозил мне мечом,— Мне целая шайка была нипочем. А виноторговец так гостя ограбил, Что плелся я к дому почти что ни в чем. |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |