20:45 Аль-Харири Абу Мухаммед аль-Касим. МАКАМЫ. Законоведная макама (пятнадцатая). |
— Однажды бессонница на меня напала, в сети свои поймала. Ночь была в черной рубахе из туч, сквозь нее не просвечивал лунный луч. И был я в ту ночь мрачней, чем любовник у запертых дверей. В сердце моем были тоска и смятение, в мыслях — заботы и волнения, и, томясь в мучениях, я пожелал, чтоб Аллах собеседника славного мне послал, который мог бы приятной беседой помочь скоротать эту долгую черную ночь. Едва я высказал свое желание, как Аллах оказал мне благодеяние: кто-то в дверь ко мне постучал и хриплым голосом хозяев позвал. Я сказал себе: «Посмотри, семя желания уже принесло свой плод, и он, словно месяц, осветил ночной небосвод». К двери я подошел тотчас, спросил: — Кто стучится в столь поздний час? И услышал: — Путник, мраком ночным уловленный, дождем проливным остановленный, просит приюта до рассвета лишь отдохнуть, а когда рассветет — опять отправится в путь. Говорит аль-Харис ибн Хаммам: — Первый луч его красноречия предсказывал яркое сияние — как заглавие книги намекает на тайну ее содержания. Понял я, что ночной приход его — благо, а беседа с ним — сладостная влага. Всколыхнулась радость в моей груди, я открыл и сказал: — Мир тебе, путник! Входи! И вошел ко мне старец, согбенный времени тяжкого ношей, в одежде насквозь промокшей, но его приветствие аромата было полно, словно старое терпкое вино. Он поблагодарил меня, потом извинился, что не вовремя в дом явился. Я приблизил к нему светильник зажженный и окинул взглядом настороженным. Нет, меня не обманывало зрение: это был сам шейх Абу Зейд, без сомнения! И в его появлении было желаний моих исполнение. От побоев печали, от слез к ласкам радости и к улыбкам он меня перенес. Дорогого гостя усадил я на место почетное. «Откуда? Какими судьбами?» — потекли расспросы бессчетные. Но старик сказал: — Дай мне сначала передохнуть, ведь меня изнурил долгий и трудный путь. Я решил, что голод его истомил и отвечать на вопросы у него нету сил. Подал я ему все, что можно подать гостю ночному, нежданному, но желанному. Однако он отвернулся, словно был сыт до отвала или словно застенчивость ему мешала. Меня рассердил и обидел его отказ — ведь раньше он принимал мое угощенье не раз! Кипятком поношения я готов был его ошпарить и ядом упреков ужалить. Но успел он прочесть в моих глазах то, что вот-вот появится у меня на устах, и сказал: — О ты, исполненный недоверия к тем, чья любовь давно уж проверена! Мысли дурные со стыдом отгони и свой слух к моему рассказу склони! Я ответил: — О ты, мастер выдумок и прикрас! Подавай поскорее свой рассказ! Он сказал: — Вчерашнюю ночь, измучившись от дорог, провел я наперсником бедности и другом тревог, а когда темнота завершила свой жизненный путь, и звезды в утреннем свете стали тонуть, и озарились края земли, ноги сами на рынок меня повлекли. Стал я искать удобной добычи или дозволенной дичи. И вот прекрасных фиников гроздь увидел я у торговца: они зарумянились на летнем солнце, сквозь прозрачную кожицу сок проступал, краснотой сердолика отливал. Шафранного цвета сливки сияли от фиников справа — словно для сердолика золотая оправа. Того, кто их приготовил, они восхваляли языком своего совершенства, а тому, кто вкусит их, они обещали блаженство. Ничего не жалко за них отдать — хоть от сердца кусок оторвать. Желание насладиться взяло надо мною власть, своими канатами меня опутала страсть. И стал я растерянным, точно влюбленный, как ящерица пойманная, смущенным. Тщетно искал я средства беде помочь, но с места сдвинуться мне было невмочь. Горел я в огне, не зная, как страсть погасить и желанных плодов вкусить. Голод во мне закипел ключом и стал подгонять меня жестоким бичом — хоть всю землю из края в край обойти, а к источнику этому дорогу найти. Так прошел целый день: опускать ведро свое в каждую реку мне было не лень, но сухим все время оно возвращалось, утолить свою жажду никак мне не удавалось! Солнце к закату свой путь клонило, иссякли в душе моей силы. Бросить поиски и уйти я давно уже был бы рад, да одна нога тянула меня вперед, другая — назад. Вдруг некий старец мне попался навстречу: вздыхал он и плакал, словно горе ему тяготило плечи. Признаюсь, жестокие волчьи мучения не убили во мне стремления к развлечению: преградить бы этому старцу путь и как следует его обмануть! И сказал я ему: — О плачущий, открой мне причину вздохов и слез твоих, если хочешь, чтобы пожар твой затих,— ибо найдешь во мне лекаря помогающего и помощника утешающего! Он ответил: — Клянусь Аллахом, плачу я не по жизни погибшей и не от беды, меня поразившей,— я горюю о том, что науки нынче в постыдном упадке очутились, что их солнца и луны закатились! Я спросил: — Что же вызвало твои затруднения, возбудило о прошлом сожаления? В ответ он вынул из рукава какую-то грамоту старинную с буквами еле видными и отцом и матерью при этом поклялся, что к ученым ученейшим он во всех медресе обращался, но никто не сумел эту грамоту прочитать, никто ничего не смог разобрать. Все владыки каламов и чернил были немы, как жители могил. Я предложил ему: — Дай-ка, займусь я грамотою твоею — быть может, помочь тебе сумею. Он ответил: — Попробуй, да ведь не хватит уменья — или надеешься на везенье? Правда, порою меткость не помогает, а стрела шальная в цель попадает. Тут он мне грамоту в руки дал, и такие стихи я в ней прочитал: О преславный факих, мудрецов украшенье, Знаний прочный оплот и наук утешенье! Разреши хитроумный вопрос, о наследстве, Всех факихов и судей повергший в смущенье! Умер некто и брата родного оставил (Мусульманин свободный он был по рожденью), И оставил жену, у которой имелся Тоже брат; их родство не внушает сомненья. Получила вдова свою долю наследства, Ее брату остаток пошел во владенье, А покойного брат без наследства остался — Но законным явилось такое решенье! Исцели нас ответом на эту задачу: Как возможно подобное постановленье? Едва я успел на эти стихи взглянуть, как стала ясна для меня их тайная суть. Я сказал: — Тебе повезло — в селении фикха я старожил, и славу лучшего знатока законов недаром я заслужил. Но от голода все пылает внутри у меня, и без хорошего ужина не погасить огня. Если сумеешь меня как следует накормить, я постараюсь твою задачу решить. Старик ответил: — Твои намерения не кажутся мне неверными, а притязания — чрезмерными. Так пойдем же со мною к скромному моему водопою. То, что ты хочешь,— там получишь, а потом к обещанному толкованью приступишь. Говорит Абу Зейд: — И вот я отправился к этому старцу в дом — так судил Аллах своим справедливым судом. И было жилье его уже, чем гроб, темней, чем теснина, и так же непрочно, как паутина. Однако понадеялся я, что широта натуры искупит узость его жилья: все, что мне нужно, он обещал раздобыть и угощенье любое на рынке купить. Я сказал: — Ты добудешь мне всадника распрекрасного на седле самом сладостном и того, кто самым полезным другом считается, но с самым вредным спутником знается. Над моими словами долго он размышлял и наконец сказал: — Полагаю, что сына пальмы ты подразумеваешь и пищу ягненка к нему добавляешь. Я воскликнул: — Эту роскошную еду я и имел в виду! Тут он поднялся живо, потом снова сел и сказал ворчливо: — Знай — да поможет тебе Аллах,— что правда — свет благородства во всех делах, а ложь — недуг, повергающий лгущего в прах. Пусть голод — одежда пророков и святых украшенье — тебя не заставит ступить на путь прегрешенья, присоединиться к мерзким лжецам, забыв о том, чему учит чистый ислам. Благородная женщина будет от голода умирать, но молоко из своей груди не станет сосать (1) и честь свою ни за что не согласится продать. Бесчестную сделку я с тобой заключать не стану и никогда не прощу обмана. Хочу я тебя предостеречь, прежде чем обнажится позор и злоба, сгустившись, расторгнет наш договор. Предупреждением пренебречь не пытайся — остерегайся, остерегайся! Я сказал: — Клянусь тем, кто пропитание от лихвы запретил, а вкушение фиников разрешил, ни слова фальшивого нет в моем уверении и я не хочу ввести тебя в заблуждение, а последствия щедрости своей узнав, ты сам убедишься, насколько я прав. Радость его велика была: он пустился на рынок, как из лука стрела, и вернулся в мгновение ока, под тяжестью ноши двойной согнувшись глубоко. Передо мной он поставил еду, как благодетель, от меня отвративший беду, и сказал: — Надо войско войском побить (2), если хочешь сладость жизни вкусить! Я засучил рукава, собираясь насытиться сполна, и взвалил на себя труд прожорливого слона, а старик смотрел на меня и злился, явно желая, чтоб я подавился. И вот я закончил свои труды, оставив от пиршества жалкие лишь следы. Стал я раздумывать, как написать на стихи ответ и оставит хозяин меня ночевать или нет. А старец проворно вскочил, калам и чернильницу притащил и сказал: — Свой мешок ты наполнил достаточным наполнением, так не мешкай с ответом и решением! А если тщетными будут твои попытки, то готовься за все, что съел, возместить убытки. Я возразил ему: — Я не отказываюсь от обещанья. Записывай же ответ, пусть Аллах увенчает успехом мое старанье: Передайте тому, кто, гордыней объятый, Эту тайну от нас так старательно прятал: Острый ум до нее без труда доберется И составит ответ, поученьем богатый. Человек, чье имущество вызвало споры, Мать жены своей старшему сыну сосватал. Умер сын, но от брака ребенок остался; Посмотри, чем его положенье чревато: Оп покойному явно приходится внуком, Но вдове но закону приходится братом; А у внука ведь более прав на наследство, Чем у брата покойного,— правило свято! Значит, брату лишь слезы на долю достались — Пусть горюет и плачет, сраженный утратой! Вот решенье для тех, кто терялся в догадках — За него заслужил я полученной платы! Говорит Абу Зейд: — Когда я ответ продиктовал и подтверждения правильности его пожелал, старик вдруг сказал: — Ступай поскорее прочь, а не то тебя застигнет ночь. Поспеши к семье своей, подбери подол, пока дождь проливной не пошел. Возразил я старцу: — Я чужеземец, куда же мне путь держать? Ведь меня приютить — значит милость Аллаха снискать. Посмотри, уже тьма свой покров опускает и в тучах, славя Аллаха, гром громыхает (3). А старик все твердил угрюмо: — Уходи куда хочешь, о ночевке здесь и не думай! Я спросил его: — Почему? Ведь хватит места в твоем дому. Ответил старик: — Я видал, как ты на еду нападал, ничего не оставил, не пощадил, как только хватило сил! Но ведь здоровье надо беречь и пользой нельзя пренебречь. А кто, подобно тебе, на еду налегает чрезмерно, тому очень скоро приходится скверно от полного помраченья рассудка и мучительного несваренья желудка. Ради Аллаха, поскорее покинь мой кров и выйди, пока ты здоров! Клянусь тем, кто повелел ночи сменяться днем,— нет для тебя ночлега в доме моем! Когда я услышал эту клятву и уловил его настроение, я ушел, и было ношей моей огорчение. Небо щедро меня поливало, темнота меня с дороги сбивала, собаки лаяли на меня и ворчали, а чужие двери меня друг к другу швыряли, пока наконец судьба своей белой рукой не даровала мне ночлег у тебя и покой. Говорит рассказчик: — Я сказал: «Сколь радостна сердцу эта встреча с тобой, предсказанная судьбой!» Затем он повел свои рассказы искусные, смешивал в них смешное и грустное, пока утро не стало глаза свои протирать и мы услышали, как муэдзин к блаженству стал призывать (4). И вот Абу Зейд уже готов откликнуться на благочестия зов. Я его уговаривал провести у меня три для гостя положенных дня. Но он оставаться ни за что не хотел и, уходя, такие стихи пропел: Новолунью подобный на небе ночном, В месяц раз прихожу я к любимому в дом И не чаще — зачем же друзей утруждать? Надоесть, примелькаться — что радости в том?! Сказал аль-Харис ибн Хаммам: — Попрощался я с Абу Зейдом, а в сердце моем остались кровавые раны. О, если бы утро нас не застигло так рано! Примечания. (1) ...молоко из своей груди не станет сосать...— т. е. не снизойдет до «неблагородного» ремесла кормилицы (выражение употребляется как пословица). (2) ...войско войском побить...— т. е. смешать одно с другим; иное толкование: пустить в ход и верхние и нижние зубы. (3) ...и в тучах, славя Аллаха, гром громыхает.— Цитата из Корана (сура 13, ст. 14). (4) ...к блаженству стал призывать.— Формула призыва к молитве содержит слова: «Спешите на молитву, спешите к блаженству!» |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |