21:15 Аль-Харири Абу Мухаммед аль-Касим. МАКАМЫ. Александрийская макама (девятая). |
— Молодому дома не сидится — жаждет молодой купец нажиться. Так изведал я дороги Магриба и узнал пути Машрика (1). Не раз я в жизни рисковал, зато богатство себе собрал. Внимал я заветам мудрецов и советам умных купцов. Вот один из них — не хуже, не лучше других: «Вступая в незнакомый град, ты разузнай у самых врат, чем городской судья богат и чему он будет рад». Учтивостью я кади покорял, благоразумием к себе располагал, чтоб у меня была опора, если возникнет с кем-нибудь ссора. Старался я дружбу с кади вести, дабы свои интересы блюсти. И дружба та была неразрывна, как смесь вина с водой неразливна. Сильный дух укрепляет тело, а знакомый судья — купецкое дело. В Александрии у кади однажды я был. Дул ветер холодный, и ливень лил. Неимущих просьбы судья разбирал, даянья богатых он им раздавал. Вдруг моложавая женщина входит к судье, безобразный старик за ней — как на узде. Сказала красавица: — Да будет Аллах для судьи советчиком, чтобы довольны были истцы и ответчики! О судья, я — из хорошего рода, и вся родня моя благородна. Я — женщина скромная, честная, целомудрием известная. Меж мной и соседками разница есть: моих добродетелей не перечесть! Когда меня сватали мужи именитые и богачи знаменитые, мой отец насмешкой им рот затыкал и без разговоров со двора прогонял: не хотел он с ними родниться, не желал подарками их оскверниться. Он Аллаху поклялся, что будущий зять ремесло из ремесел будет знать. Но решила злая судьба моя, что женой обманщика стала я — вот этот злодей к отцу явился, клятвы давал, мастерством хвалился: «Пару жемчужин я так подберу, что пятьсот динаров за них беру!» И тут объявил отец родне, что ювелир будет мужем мне. И не подумал узнать мой отец, честен этот жених или хитрец. А плут взял меня из-под крова родного, привел под кровлю дома чужого, и тут увидала я, что ловкий мой муж любит поспать, свернувшись, как уж. Да что толковать: мой муж — лентяй, соня, бездельник и слюнтяй! Мое приданое — не одни надежды, а деньги, ковры, вороха одежды. Но муж за бесценок стал все продавать и сладкой едою живот набивать. Не только имущество в прах превратилось — сама с таким мужем вконец истомилась. И стала ему говорить: «Эй ты! Ведь мы стоим на краю нищеты. Была у тебя жена богата, а сейчас у нее на заплате заплата. Займись ремеслом! Ты поел моего, дай и мне вкусить от куска твоего!» Он сказал: «Ремесло мое нынче в застое: испортились вкусы — не в цене украшение золотое». Есть у нас сын — мальчик хороший, да от худобы на зубочистку похожий. Отец нас ни разу не накормил, слез наших ни разу не осушил. И вот муженька я к тебе привела — вконец его лень меня извела! Проверь, где правда в наших словах, и рассуди, как подскажет тебе Аллах. Судья сказал старику: — Ну что ж! Не оправдаешься — в тюрьму попадешь! Если жена не права, скажи. И свою правоту докажи! Потупил было взор старик, да к смирению, видно, он не привык. Вот он засучил рукава и ринулся в бой, сказав такие слова: Послушай рассказ удивительный мой — И ты посмеешься, поплачешь со мной. В натуре моей и черты нет плохой, Зато добродетелей в ней — целый рой! Мой род — гассаниты — прославлен судьбой. А славный Серудж — это край мой родной. Богатство мое — не мешок золотой, А звонкие рифмы, что льются рекой. Я в бездну наук погружен с головой, Такая работа — не хуже другой. И словно ныряльщик в пучине морской, Ловлю я жемчужины в речи людской. Я рву красноречия плод наливной (Другие — лишь хворост ломают сухой). И слов серебро под искусной рукой Горит, словно солнечный луч золотой. Когда-то талант сочинительский мой Вознес меня так высоко над толпой: Подарки текли изобильной струей, Я дар отвергал, если он небольшой. Сегодня талант уж не ценится мой: На рынке поэзии полный застой, А слава певца — это звук лишь пустой, Никто не желает и знаться с тобой! Теперь от поэта бездельник любой, Как будто от падали смрадной, гнилой, Лицо отвращает, идет стороной. Смутился мой ум от напасти такой — Окутала ночь меня тьмою густой. Теперь во мне нет уже силы былой — Тоска и забота владеют душой, И тело истерзано злой нищетой. Печальный, бреду я постыдной стезей — Ведь я обездолен неправой судьбой. И все, до последней подстилки худой, Я продал — и сплю, укрываясь полой. Долги мою шею стянули петлей — Не вырваться мне из петли роковой. Измучил однажды нас голод лихой: Пять дней — и ни крошки во рту ни одной! Тогда подсказал мне желудок пустой: «Приданое — где еще выход иной?» Но сердце так мучилось горькой виной, Глаза увлажнялись горючей слезой. Я все продавал по согласью с женой, Чтоб гнев не гремел над моей головой. Она же — ты видишь — грозит мне войной, Как будто поверила мысли пустой, Что долг мой — нанизывать жемчуг простой. Иль думает, что пред отцом и родней Бахвалился слов я обманной игрой? Аллахом клянусь и Каабой святой, Куда караваны стремятся чредой: Обман мне противен, натуре прямой, С женою лукавить — обычай не мой! Перо неразлучно с моею рукой, Я с детства не ведал работы иной. Перо и бумага дружили со мной. Не бисер низал я, не жемчуг морской — Я рифмой вязал стих звенящий, тугой. Я хлеб добывал не работой ручной, А мыслью, ума преискусной игрой. Правдиво я все изложил пред тобой — Суди, как подскажет твой разум благой. Старик, опустив лукавый взор, вывел в стихах последний узор. Тут судья обратился к его жене: — Знай, твой супруг тронул сердце мне! В наши дни пресеклось племя честных и добрых, но плодится семья людей подлых и злобных. Твоего же супруга нельзя укорять: он, я считаю, лучшим под стать. Ведь честно сказал он, что задолжал, что не жемчуг, а слов череду он низал и что голод кости его глодал. Повинную голову меч не сечет, бедняка загнать в тюрьму — не расчет. Скрывающий бедность — благочестив, терпеливый — у бога в чести. Ступай домой и вину прости владельцу твоей невинности. Не горячись, побольше молчи и воле Аллаха себя поручи. Потом из пожалованного добра судья им выделил горсть серебра и сказал: — Да будет сей дар для вас утешением, вашей засухи живительным орошением. Стойко терпите невзгоды судьбы — и Аллах одарит вас, может быть. Встали супруги, простились с судьей. И тут же повеселел наш герой, как пленник, расставшийся с кандалами, иль бедняк, ухвативший кошель с деньгами. Продолжил рассказчик: — Я Абу Зейда тотчас же узнал, когда он пред очи судьи предстал, словно солнце сквозь тучи всем заблистал. И пока они препирались с женой, я был занят мыслью такой: «Рассказать ли судье о талантах старца? Да... но вполне ведь может статься, что кади, увидев лжи позолоту, к щедрости потеряет охоту». Я сомневался и потому промолчал. Но все, что услышал, записал — на скрижалях своей души. Так пишет ангел людские грехи. Но сказал я судье, когда Абу Зейд ушел: — Вот если бы кто вслед за ним пошел... Мы узнали бы, что он сейчас замышляет и в какую оправу свой жемчуг вставляет. Кади тотчас послал писца, тайных сведений опытного ловца. И вскоре вернулся писец, хохоча, как камень, летящий с горы, грохоча. — Что с тобой? — спросил судья. Он в ответ: — Ну и чудо же видел я! И слова какие смешные слышал! — А что? __ Да старик этот только вышел, мигом бросился во всю прыть да как начал в ладоши бить! А потом пустился плясать и ну во все горло распевать: Чуть-чуть не ожгла меня беда: Нагла ты, жена, и ябеда! В тюрьме насиделся бы досыта я, Да спас меня городской судья! Тут лицо у кади повеселело, вся важность с него слетела. Он залился таким раскатистым смехом, что судейский колпак ему на ухо съехал. Когда же степенность вернулась к кади, сказал он: — Простите меня, бога ради! О Аллах, ты рабов своих хранишь, благочестивым близость сулишь. Приблизь и учтивых к награде заветной: сделай для них тюрьму запретной! Потом сказал: — Вернуть старика сюда! Писец побежал — но не нашел его и следа. Тогда молвил судья: — Если б старик ко мне явился, за ним бы тюремный замок не закрылся. Я наградил бы его вдвойне — очень уж он полюбился мне! Сказал аль-Харис ибн Хаммам: — Когда я понял, что к Абу Зейду судья расположен, что новый дар ему был бы возможен, я раскаялся, как аль-Фараз-дак (2) — Навары злосчастный друг, иль Кусаий (3), со злости сломавший свой лук. Примечания. (1) Так изведал я дороги Магриба и узнал пути Машрика.— Машрик — Восток, Магриб — Запад. Этими названиями обозначались также восточная и западная части арабского мира. (2) Аль-Фараздак (641—732) — арабский поэт. Про него рассказывали, что он постоянно ссорился со своей женой Наварой, но, разведясь с ней, очень об этом сожалел. (3) Кусаий — Имеется в виду пастух аль-Кусаий, который сделал лук и ночью пошел охотиться на диких ослов. Пустив пять стрел, он решил, что не попал в ослов, так как стрелы выбивали искры из скал. Раздраженный аль-Кусаий сломал лук, а утром увидел, что ослы убиты, насквозь пронзенные стрелами. |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |