Когда возвел дворец художник строгий,
Царевна стала украшать чертоги.

Китайскою парчой устлала пол,
Расставила и стулья и престол,

Повесила светильники, и в блеске
Соперничали пышные подвески.

Ковры она развесила, вздохнув:
Все было здесь, — отсутствовал Юсуф!

Вот правда: без любимого страдая,
С презреньем смотришь ты на кущи рая...

Решила так: Юсуфа позовет,
Окажет уваженье и почет,

В покое светлом с ним уединится,
Чтобы его красою насладиться,

Чтобы познал блаженство и Юсуф,
К ее устам живительным прильнув,

Чтобы она вкусила страсти нежной
В извивах мудрости его мятежной.

Стремясь его пленить, его любя,
Она сперва украсила себя.

К чему ей были кольца и запястья?
Но все ж надела их, желая счастья.

Сияла роза девственной красой,
Но стала краше облита росой.

Она была свежа, благоуханна, —
Ей свежести прибавили румяна.

Усьмою брови подвела она,
И радугою сделалась луна.

(Усьма — краска для бровей)

Блистала, волосы переплетая,
Они дышали мускусом Китая.

Когда в ее глаза вошла сурьма,
Увидел мир, как необъятна тьма.

Юсуфа позвала, сказав: «Любимый!
Меня огонь сжигает негасимый.

Кипит любовной смутою душа,
Горит сухою рутою душа!»

Она стояла перед ним, рыдая,
Чтобы луна явилась молодая,

С вершины счастья возвестив: «Живи,
Развеселись на празднике любви!»

Не знал Юсуф, что во дворце таилось,
Лишь тонко по цветам вода струилась.

Взяла Юсуфа за руку: «О ты,
Светильник зрячих, солнце чистоты!

Как ты красив, пленителен и строен!
Ты всех даров и милостей достоин.

Ты честно служишь мне, — тобой дышу
И гордо цепи верности ношу.

Приди и властвуй надо мной по праву,
Приди, тебе хочу пропеть я славу!»

Сказав свою чарующую речь,
Решила в первый зал его увлечь.

Вошел он, — обольстительная пери
За ним закрыла золотые двери.

Была не в силах Зулейха молчать,
С горящих уст она сняла печать:

«Моей души мечта и наслажденье,
Ты — цель моя, и свет, и сновиденье.

Ума лишилась от любви к тебе,
С бедой сдружилась от любви к тебе.

Глаза тобой насытить не могу я,
Скитаюсь по родной стране тоскуя.

Вот счастье: предо мною ты стоишь.
Вот горе: на меня ты не глядишь.

Ну, повернись ко мне, мой друг суровый,
Одно скажи мне ласковое слово!»

Юсуф сказал, поникнув головой:
«Как я, рабы все шахи пред тобой!

Я скован болью. Сердце мне обрадуй,
Пускай свобода будет мне наградой.

Я твой слуга. Не подобает мне
С тобою вместе быть наедине.

Я — хлопок, ты — пожара полыханье,
Ты — грозный вихрь, я — мускуса дыханье.

Что хлопок перед силой огневой?
Что мускус перед бурей грозовой?»

Она, решив: болтает он впустую,
Ввела Юсуфа в комнату другую.

Закрыла снова двери на замок.
Вздохнул Юсуф: удел его жесток!

И снова Зулейха ему сказала,
Снимая с давней тайны покрывало:

«У ног твоих лежу в тоске немой.
Доколе мне страдать, упрямец мой?

Свои сокровищницы раздала я,
Тебя достойно оценить желая.

Не я ли отдала тебе сама
Богатства веры, сердца и ума?

Ждала я: покорясь моим приказам,
Ты сердце исцелишь мое и разум.

Но мне во всем противоречишь ты,
Меня покорностью не лечишь ты!»

Сказал Юсуф: «С грехом не надо знаться,
Грешить — не означает подчиняться».

Настаивая каждый на своем,
Они вступили в третий зал вдвоем.

И Зулейха закрыла двери снова,
Вновь полилось чарующее слово,

С волнением невольник ей внимал,
Она вела его из зала в зал,

И в каждом речь другую заводила,
И в каждом довод новый приводила.

Не помогли шесть залов до поры,
Но кости сохраняла для игры

И в зал седьмой ввела его поспешно,
Надеясь, что мечта блеснет утешно.

Не бойся безнадежности примет,
Живя во тьме, надейся: будет свет.

Пусть через сто дверей не входит счастье,
Сомненьем сердце не терзай на части,

В сто первую стучись упорно дверь,
Твоя мечта исполнится, поверь!