Сияла дочь в чертогах у царя,
Не дочь, а лучезарная заря.

Из-за ограды выглянув однажды,
Красавица, чью прелесть славил каждый,

Узрела негра на другом конце...
Как родинка на солнечном лице,

Пленительности, молодости полон,
Алифом стройным в душу ей вошел он.

Он лег лицом, что было так черно,
Ей на сердце, как черное пятно.

Зрачком в ее глазу, в миг безрассудный,
Запечатлелся этот образ чудный.

Завидовало солнце ей само,
А негр в ее душе зажег клеймо.

Ну что ж, не удивительное дело,
Что роза в цветнике любви созрела!

Короче: девушка лишилась сна,
Глаза — в слезах, душа любви полна.

Ни слова не промолвит верным слугам,
Не благосклонна к преданным подругам.

Забыла игры, пиршества она,
Пред нею лишь отчаянья стена.

Придворные царевне удивлялись,
Ее страданье объяснить пытались.

Один: «Ей перешел дорогу див
И свел ее с ума, кознелюбив».

Другой: «Как видно, с пери подружилась,
С тех пор покоя, сна она лишилась».

Один: «Волшебники на свете есть,
Что людям не дают ни спать, ни есть».

Другой: «Она была звездой для ока,
Но время сглазило ее жестоко».

А третий молвил: «Это все не так:
Любовь ей принесла тоску и мрак.

Она красавца страстно полюбила,
С могуществом любви в борьбу вступила».

Кормилица у девушки была,
Что колдовские ведала дела.

Теперь дряхла, сурова, но когда-то
Любовным опытом весьма богата,

А так как юность не придет опять,
Она другим старалась помогать.

Она была волшебников сильнее,
Пред нею содрогались чародеи,

Сказителей она склоняла в прах,
Рассказывая о прошедших днях.

Увидев, что красавица — в несчастье,
Она явила ей свое участье.

Присела к ней, сказав: «Мое дитя!
О ком ты грезишь, день и ночь грустя?

Едва явился в мир твой цвет весенний,
Тебя взяла я на свои колени.

Твои уста, что слаще леденцов,
Узнали молоко моих сосцов.

Искусной кистью я, при первом зове,
Шалунье разрисовывала брови.

Пока я в руки не брала сурьму,
Мир не дивился взору твоему.

Твое лицо — полдневное светило —
Твоих волос ночная тьма сокрыла.

Пока я в косы их не заплела,
Не видел мир земной, как ты светла.

Твою постель, подушку, покрывало,
Твой сон я до рассвета охраняла.

Вставала роза с утренней звездой, —
Спешила к розе с розовой водой.

Как я трудилась для моей шалуньи,
Чтоб стало полнолуньем новолунье!

Луна моя, от горя оградись
И в бледный месяц вновь не превратись.

Еще ты в жизни тягот не знавала,
О роза, почему же ты завяла?

Твой стройный стан в опору был мне дан,
Зачем же ты согнула стройный стан?

В твоих глазах покой нашла я сладкий,
Зачем же ныне кудри в беспорядке?

Скажи мне, что с тобою? Ты больна?
Страдаешь ты из-за дурного сна

Иль наяву ты встретила злодея?
Украл он сердце, жертву не жалея!

Сними со рта молчания печать:
Должна я совратителя узнать.

Он — месяц в небесах? Приду с обманом,
Его стащу я хитрости арканом,

А если рыбой в море он плывет, —
Коварством извлеку из бурных вод.

Сам небосвод начнет искать лекарство
От моего обмана и коварства!

Пусть тот, кого ты любишь, — муж святой,
Пусть он — ученый, скромный и простой, —

Я святость прогоню волшебным даром,
Ученость покорится хитрым чарам!»

Красавица, услышав эту речь,
Решила тайну больше не беречь.

Всю правду, стыд забыв, она сказала,
С любви своей снимая покрывало.

Кормилице она открыла вдруг
Причину горьких слез и тяжких мук,

Сказала та: «Улажу это дело,
Чтоб ты не горевала, не скорбела.

С твоим желанным я свяжу тебя
И от бесчестья огражу тебя».

Слова такие молвив на прощанье,
Исполнить поспешила обещанье.

Искала негра, чтоб помочь в беде,
Искала негра всюду и везде,

И вот нашла его приют спокойный,
Увидела побег цветущий, стройный.

Сумела с негром дружбу завязать,
И сблизились они, как сын и мать:

К старухе приходил он ежедневно,
Они вели беседу задушевно,

В рассветный час или в закатный час
Старуха с негра не спускала глаз.

Ее внушенья действовала сила, —
Она однажды негра усыпила.

Таким заснул глубоким, крепким сном,
Что позабыл он о себе самом.

Хоть откуси губу, струею крови
Залей лицо, — не станет морщить брови.

Сто раз ты уколоть его бы мог, —
Он вытянутых не поджал бы ног.

Кормилицей он был слуге поручен,
Тотчас же Hà спину слуге навьючен,

И вот к царевне в дом его несут,
Как мускусом наполненный сосуд.