11:42 Генри Габриэльян. ИСТОРИЯ АРМЯНСКОЙ ФИЛОСОФИИ. 1972 г. Часть 3. |
ГЛАВА II УЧЕНИЯ ПЕРВЫХ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ ХРИСТИАНСТВА В Армении процесс феодализации был завершен еще до провозглашения христианства государственной религией страны. Поэтому можно сказать, что победа новой религии явилась в области идеологии победой класса феодалов в борьбе за господство. Утвердившиеся в Армении феодальные отношения носили характер восточного типа. Царский дом был хозяином страны. Говоря о пределах компетенции царя Аршака, Лазарь Парпеци пишет: он «обладал самодержавной властью над всей страной армянской». Как «властитель земли армянской», царь мог распоряжаться земельным фондом по своему усмотрению. Однако это право являлось лишь правом государственного лица и осуществлялось в той мере, в какой царь выступал в качестве личности, воплощающей в себе верховную власть в стране, не имея в отношении этих земель права частной собственности. Поэтому наряду с государственным землевладением существовало также и феодальное, частное землевладение. Феодалы находились в иерархических отношениях друг с другом. Хотя государственная власть считалась централизованной монархией, наместники фактически всегда нарушали установленный порядок, ведя бесконечные межфеодальные войны, отрицательно оказавшиеся на сохранении политической независимости. Другой крупной силой страны была церковь, которая установила свою духовную власть, уничтожив созданную в языческий период культуру. Более ста лет христианская церковь в Армении проводила космополитическую политику, фактически способствуя ассимиляции армян с греками и ассирийцами. Но когда последствия такой политики нанесли ощутимый вред самой церкви, тогда она попыталась стать на путь арменизации, объективно способствуя этим также и оживлению в стране духовной культуры. Для осуществления этой задачи необходимо было создать армянскую письменность и литературу. В начале V в. эта задача была успешно решена. Создание нового армянского письма дало возможность перевести основные христианские сочинения на армянский язык, вести богослужения, иными словами, преподнести догмы христианства на доступном народу языке. Это было начало. В дальнейшем церковь дополнила идеологической борьбой применявшееся ею насилие в отношении противников, поняв, что одним насилием переделать людей невозможно, но необходимо переубеждать, доказывая, что новая религия истинна и только она в состоянии удовлетворить чаяния людей. Дело в том, что и полтора столетия спустя после утверждения христианства в качестве государственной религии не только простой народ, но и нередко дворянство продолжали искать духовное удовлетворение в язычестве. Ведение идеологической борьбы с противниками христианства требовало разработки теоретических принципов собственного учения. Дело в том, что раннее христианство опиралось на наивную веру, которая не могла стать достаточно эффективным средством изменения убеждений масс. Сознавая это, отцы церкви пытались восполнить христианскую веру заимствованными из древнего мира принципами идеалистической философии. Гностицизм и апологетика оказались первыми каналами, по которым философия стала проникать и распространяться в христианстве, точнее, ими оказались начальные формы христианской философии. И армянское христианство именно с них начало разработку своих философских принципов. Паруйр Айказ, о котором говорилось в предыдущей главе, был последователем гностицизма, Езник Кохбаци был апологетом, самым крупным представителем раннего христианства. Христианская философия в Армении сформировалась в борьбе с язычеством и особенно с материализмом. В ходе этой борьбы в первой половине V в. выдвинулись Агатангелос, Месроп Маштоц и Езник Кохбаци. Как и материалисты, они уделяли большое внимание ряду кардинальных и смежных с нми вопросов философии. Агатангелоса некоторые считают секретарем царя Трдата III и, следовательно, он автор IV в.; другие же утверждают, что он жил в V в. Из произведений Агатангелоса до нас дошло лишь одно — («История армян», большая часть которой посвящена догматическим вопросам и является изложением ряда положений раннехристианской философии. Агатангелос считал, что до материи существовал бог, являющийся началом всего, то есть бог-субстанция. Однако бог не одинок, у него есть сын — «сотворец» («соучастник творения») и святой дух — «соучастник действия». Значит, Космос имеет не одного, а трех создателей — отца, сына и святого духа. Это не согласовывалось с идеей христианского единобожия и напоминало учение гностика Валентина о четырехчленном божестве, все члены которого также творцы. Не в силах разрешить это противоречие, Агатангелос призывает: «Веруйте в Троицу, признайте истинность единства беспрекословно, верьте безропотно». Это была замена науки религиозной верой. Он и не мог дать иного решения основного вопроса философии. Другой путь избрал Агатангелос, переходя к объяснению конкретных явлений природы. Он считал, что растительный и животный мир — не творение бога, и что в конечном итоге основой их существования является вода: «...все растения, пресмыкающиеся, звери, животные и птицы произошли от земли через воду». Не напоминает ли эта мысль ту, что по утвержданию Аристотеля доказывал Фалес, говоря, что вода — первоначало, так как «все сущее происходит от сырости и существует ею, природа всех семян — сырость, а начало сырых вещей — вода». Без сомнения, для Агатангелоса вода не выступает в качестве субстанции, но в то же время именно в воде он видит истоки происхождения жизни, растительного и животного мира, заявляя: «Финиковое дерево свой вид, цвет, вкус и состав берет от нее (воды), то же самое относится к естественному корню и рождению растения. Также и вид листа, строение коры, сок плода инжирного дерева и разнообразное другое (определяется водой). Красное яблоко от нее (воды) обретает свой вид, как и красная груша, и красный персик. И то, что они разные и даже каждое из них выделяет свой особый запах — (все той же природы (от воды)». Такая оценка роли воды, по-видимому, связана также и с тем, что вода у древних армян была предметом культа. «Во времена язычества в Армении Арацан считалась священной рекой, которой приносили жертвы, и на ее берегах были сооружены великолепные храмы. У истоков этой реки устраивались праздники урожая древней Армении, торжественные народные празднества Навасарда». Высказывания Агатангелоса фактически являются объяснением этого явления, неудачной попыткой придать ему христианский характер. Если все от воды, даже, «неколебимость неба» и «уподобление души ангелу», то есть совершенствование души, то бог становится лишним, его признание выглядит формальной даныо религиозным требованиям. Конечно, все от бога, он — причина причин, он — творец животных и растений, говорит Агатангелос. Однако «всякие четвероногие, каждый по роду своему поочередно произошли от земли». Происхождение их, как и растений, прежде всего связано с зачатием, и ничто не может возникнуть без оплодотворения: «... сначала семя оплодотворяет матку, затем растет, (приобретает) совершенный человеческий, подобно божественному, облик». Таким образом, получается, что хотя бог и творец всего сущего, все же при изучении и понимании процессов растительного и животного мира надо обращаться не к богу, а к природным закономерностям. Христианство представляло природу в виде трупа и осуждало увлечение земными благами, считая землю временным обиталищем человека, где тот готовит себя к загробной жизни. Агатангелос придерживается иного мнения, он пишет: «Земля — жилище наше. Все блага и средства к жизни от нее происходят и на ней находятся. И питание кормилицы, как молоко матери для нас, от нее». Не следует пренебрегать землей, ибо каждое порожденное ею существо зовет человека к жизни, как, например, ласточка учит любви, горлица — супружеской жизни, пчела и муравей—трудолюбию. В то время как фанатичные представители христианства проповедовали аскетизм, Агатангелос, напротив, призывал любить жизнь, познавать природу, так как даже наши идеи—не что иное, как отражение в нашем сознании происходящих в природе явлений. «Поистине цветущая весна учит людей воскресению из мертвых». Вообще, «человеческая мысль подобна саженцам или цветам божьих цветников, которые сами собою, по своей воле уподобляются листьям, цветам, травам и плодам», —говорит Агатангелос, фактически связывая мысль с объективной действительностью. Это отнюдь не делает его материалистом. Нет, он был идеалистом, но вместе с тем испытывал определенное влияние материализма. Такая непоследовательность, свойственная Агатангелосу, была присуща и другим его современникам, среди которых можно выделить Маштоца. Он родился около 361 г. в селе Ацик Таронского гавара (уезда) и умер в 440 г. По свидетельству Карюна, Маштоц был одним из образованнейших людей своего времени, владел греческим, асоирийоким и персидским языками, знал литературу и культуру на этих языках. По своему миросозерцанию он был идеалистом, для которого христианство — единственное совершенное учение, которое вселяет надежду и внушает веру, увещевает любить ближнего, труд, понимать, что «любовь — источник всего доброго», «ибо всякое искусство апостольской любовью украшается»; любовь же учит смирению и как «похвальное преимущество бедняков», «учит их терпению». Маштоц хорошо уяснил себе классовую сущность христианства. Он не скрывал, что принципы этой религии призваны упрочить власть имущих. Более того, он хотел убедить мирян, что существующие отношения в обществе установлены свыше и что именно «господь назначил царей, князей и судей для того, чтобы на земле царили мир и благоденствие». По Маштоцу, христианство — это прежде всего идея монотеизма, которая выражается троицей. «Нет иного творца, кроме как святой троицы», — говорит он. Это было выражением влияния созерцательного догматического политеизма Ямблиха. Еще до Маштоца Ямблих попытался «ничем не проявляющееся» начало разделить на три божественных элемента, разум же — на три божественные силы, уверяя, что все они боги с равной мощью. Нет сомнения, что субъективно Маштоц против этого политеизма, объективно же — именно к нему приводит его постановка вопроса о «святой троице». А это уже было характерным для Маштоца отклонением от христианства. Бог Маштоца всемогущ, но из его слов следует, что эта всемогущая сила не свободна от влияния человека. Мы «собственной волей можем добрыми делами добиться божьего благоволения, а злыми делами — его кары». Маштоц хочет внушить читателю свои идеи и тем добиться от него неуклонного выполнения предписаний христианской церкви. Но ставя божественную деятельость в зависимость от характера действий человека, Маштоц фактически отрицает субстанциональность бога. Более того, если, согласно христианству, бог способен совершать лишь добрые дела, то из слов Маштоца следует, что этот же бог может стать для человека и «карой». Сделав человека главным предметом своих забот, Маштоц очеловечивает бога, а когда религиозные догмы вступают в противоречие с преследуемыми им целями, он без труда корректирует эти догмы для улучшения положения человека. Бог Маштоца своими основными чертами схож с идеей Платона. Согласно Платону, идеи неизменны, меняются вещи, а согласно Маштоцу, «неизменен бог, изменчивы сотворенные». То, что меняется, не может быть первоначальным. Идея первоначальна, поэтому-то она неизменна, и наоборот. По существу эту же мысль, хотя и в теологической форме, развивает Маштоц. Следуя Платону, он ставит существование вещей в зависимость от идеи, именуемой у него богом. Иными словами, Маштоц выступает как объективный идеалист. Хотя он и придает богу антропоморфные черты, тем не менее бог у него существует независимо от субъекта, вне поля его зрения. Человек не может узреть бога, так как тот бестелесен, говорит Маштоц. Но это не значит, что между богом и человеком есть противоречие. Человек может даже постичь сущность бога, познать его дела. Маштоц отвергает агностицизм и выявляет сущность бога в его действиях. Судя по этим действиям, бог Маштоца бесконечно добр и даже славит науку, «ибо господь устроил мир подобно школе» . Маштоца заботила мысль об обращении язычников в христианство и в этих целях он не останавливается ни перед чем, с готовностью наделяя христианского бога такими качествами, которые противоречат догмам религии. Известно, что христианство использовало пирронизм для борьбы против науки и научного познания. Маштоц же уверяет, что бог якобы, любит школу и поэтому превратил мир в одну огромную школу, то есть, что религия — друг науки. Конечно, высказывание Маштоца было выражением его субъективных желаний. Что бы ни приписывалось религии, объективно религия и наука составляют абсолютные противоположности. Как автор нового армянского алфавита, основатель новой армянской письменности, Маштоц был человеком науки и боролся за ее распространение. Такая его деятельность не могла не идти вразрез с требованиями религии. По Маштоцу, первый человек создан богом, однако люди, говорит он, рождаются, растут и развиваются по законам природы. «Выходя из темного, сумрачного чрева, человек, оформляясь, появляется на земле. И когда тело питается, оно растет, готовится к приобретению знаний. По мере развития тела, человек, обладающий разумной душой, получает мудрость и знания посредством наставлений учителей, а затем достигает на земле власти». Иными словами, не только физическое, но и психическое развитие человека — это доступный наблюдению, пониманию и объяснению естественный процесс. Важно то, что Маштоц пытается выявить биологические причины изменений в организме человека и понять психический мир в его постоянном совершенствовании. Познавательную способность он связывает с деятельностью органов чувств человека. «Глаза видят, уши слышат, нос обоняет ...разум познает и через ощущения приводятся в действие духовные и телесные силы человека», — утверждает он, определенно подчеркивая роль ощущения и разума в познании. Мозг —орган разума. Маштоц придает большое значение мозгу. По его мнению, мозг дает тон действиям всех органов, исправляет их ошибки, связывает эти действия друг с другом и регулирует деятельность человека. Иными словами, Маштоц стремится дать своим читателям известное представление и о физиологических основах мышления. Однако способность мышления вообще связывается им с душой. Человек, по Маштоцу, имеет душу и тело, тело без души недвижно и безжизненно, оно — временная материя, душа же — дыхание бога, она бессмертна. Когда Маштоц начинает перечислять формы проявления души, выясняется, что душа, по его мнению, это просто-напросто признак высокоразвитой материи. «Душа — это живое в теле, то, что воздействует на тело во время его работы, страданий и смерти», и она присуща только человеку, говорит Маштоц. Маштоц придерживается положительного мнения о человеке и не считает, что человек в этом мире призван лишь совершать молебствия; он наделен «искусной рассудительностью» и «может привести в действие как одушевленное, так и неодушевленное». Иначе говоря, Маштоц не проповедует бегство от земной жизни; напротив, он любит эту жизнь и хочет, чтобы человек пользовался ее благами. Маштоц верит в творческие силы человека, считает, что он способен как на доброе, так и на злое деяние, потому что обладает свободой воли. Нет злых или добрых от природы людей. «Не по своей природе зло есть зло и добро есть добро». Условия делают людей злыми или добрыми. Говоря об этих условиях, Маштоц, однако, оказывается непоследовательным. С одной стороны, он считает, что зло—результат неверия, а с другой, что «корень всякого зла — сребролюбие». Ознакомление с наследием Маштоца показывает, что фактически мы имеем дело с двумя Маштоцами: один из них — крупный ученый своего времени, другой же — верный служитель христианской церкви. Езник, один из учеников Маштоца, принадлежит к старшему поколению ученых-переводчиков. Жил и творил Езник во второй половине IV и первой половине V вв. Из его трудов до нас дошел лишь один — «Опровержение ересей», который позволяет нам считать Езника апологетом христианства. Было немало апологетов, которые, противопоставляя христианство науке, заявляли: «Credo, quia absurdum» («Верую, ибо нелепо»). Езник не был согласен с ними, поскольку считал, что верить можно лишь зная, лишь вооруженный знаниями человек может быть истинно верующим. Езник славит не только христианство, но и науку. По Езнику, «эта жизнь — война» и победит в ней тот, кто обладает острым оружием. Оружие это — наука. Если первым признаком примерного христианина является «с упованием покориться», то вторым должно быть—«трудиться со знанием», говорит Езник. Но дуализм не может служить руководящим принципом науки. И свою борьбу за науку Езник начинает именно с опровержения дуализма. Дуализм был опасен для армянского христианства по двум причинам. Во-первых, потому, что он являлся основой религии зороастризма, которую персидское государство в экспансионистских целях стремилось силой оружия распространить также и в Армении; во-вторых, армянское язычество, оттесняемое христианством, не было свободно от влияния дуализма, если не сказать, что оно вообще было дуалистическим. Опасность зороастризма во времена Езника приобрела очень острый характер, что привело к армяно-персидской войне 451 г. Поэтому опровержение дуализма становится для Езника, и не только для него, первоочередной задачей. Был и есть лишь один бог, одновременное существование двух богов исключено: «известно, что два несотворенных (существа) не могут быть вместе. Так как там, где двое пребывают вместе, должно быть нечто их разделяющее». Следовательно, двоебожие еще более углубляет плюрализм, истинная же религия должна быть монистичной. Но как понимать этот монизм? Если бог — единственная субстанция, то в таком случае какие отношения существуют между богом и материей? Можем ли мы сказать, что бог существует в материи? Нет, пишет Езник, так как это привело бы к признанию, что материя больше бога, то есть, что бог зависим от материи. Если же отделить бога от материи, то можно прийти к троебожию, и тогда будем вынуждены признать, что помимо бога и материи есть также некое разделяющее их средостение (преграда). Единственный выход в том, чтобы в согласии с христианством и вместе с ним признать, что есть один бог, творец всего, в том числе и материи, заключает Кохбаци. Однако в это все входит и зло. Можем ли в таком случае сказать, что бог в то же время и носитель зла? Нет, отвечает Езник, ибо «никогда из одного и того же источника не вытекают два потока, один сладкий, а другой горький». Как мыслитель-метафизик, Езник не видит противоречия в единстве, но в то же время и не отрицает, что с добром уживается зло: «Существует некая злая сила, которая допускает совершаться всем этим неурядицам и сама является их творцом». Следовательно, зло не только существует, но и проявляет определенную творческую активность. В природе хорошая вещь соседствует с плохой, но «не подобает называть бога творцом таких вещей (злых деяний)»,—пишет Езник. А как примирить эту мысль с тезисом о том, что творец всего бог? Выходит, что бог не субстанция, так как есть много вещей и явлений, которые не могут исходить от него. Но в таком случае монизм Езника дает трещину, грозящую все более расшириться под напором логической аргументации. Езник пишет: «Бог является творцом не природы, а образов, украшений и форм». Какие же отношения существуют между образом и природой? На этот вопрос Езник не дает прямого ответа, но из его дальнейших разъяснений явствует, что образ — это форма, а природа — формирующийся материал. По Езнику, форма — это результат творчества субъекта, на которое способен только человек. «Мы видим, что люди также создают нечто из не-сущего». Значит ли это, что между человеком и богом нет по существу разницы? Нет, противореча самому себе, утверждает Езник, разница есть, она заключается в том, что бог из ничего создает нечто, а человек создает лишь из наличествующего. Что же такое «ничто»? Из слов Езника следует, что ничто есть отсутствие всего, следовательно и отсутствие божьего промысла. Сознавая, что такой постановкой вопроса отвергается субстанциональность бога, Езник добавляет: «Бог никогда не переставал творить, ибо всегда имел в своем уме начертание того, что собирался создать». Этим уточнением не устраняется опасность отрицания субстанциональности бога. В самом деле, если бог всегда творил, то из этого следует, что «ничто» никогда не существовало, что вместе с творцом всегда был и объект творения, потому что без материала творения и результата творения нет и не может быть творца. Удивительно ли, что Езник невольно приходит к дуализму, признавая также и существование материи. |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |