19:21 Аль-Харири Абу Мухаммед аль-Касим. МАКАМЫ. Поэтическая макама (двадцать третья). |
— Как-то в юности покинул я отчий дом из-за несчастий, обступивших меня кругом и внушивших душе моей великий страх, так что решил я ночью бежать второпях. Опрокинул и вылил я чашу дремоты и быстрых верблюдов пустил по буграм и болотам, ехал там, где ничья нога не ступала, птица ката и та не залетала. Наконец я прибыл в Город мира — Багдад, где беглецу никакие опасности не грозят. С одеждами страха я расстался, гулял по городу и развлекался, плоды удовольствия срывал я и здесь и там и к остроумным прислушивался словам. Однажды, я вышел на площадь, что была позади дворца,— прогулять своего жеребца и дать своим любопытным глазам побродить по красивым местам. Вдруг я вижу: всадники скачут вперед и повсюду толпится народ. А там, в середине, на майдане,— старик в калансуве и тайласане. Я пригляделся — этот старик мальчишку в рваном джильбабе держит за воротник и, ничего не говоря, тащит его прямо к халифским дверям. А у самых дверей на подушках важно сидел грозный вали, наблюдающий за порядком, вершитель многих судеб и дел. Старик, обратись к нему, сказал: — Да возвеличит Аллах эмира, да не лишит его достатка и мира. Взгляни, взял я этого сироту малым ребенком на воспитание, к обученью его приложил старания, лелеял его, успехами его дорожил, а он, товарищей превзойдя, меч вражды против меня обнажил. От него я такого бесстыдства не ожидал, после того как я знаниями его напитал. Мальчик вскричал: — За что выставляешь ты меня на позорище перед почтенным сборищем? Клянусь Аллахом, твоих добродетелей я не скрываю, покров твоей скромности не разрываю! Не сломал я палку своего послушания, не устал восхвалять тебя за благодеяния! А старик воскликнул: — Горе тебе, нет поступка более позорного и злодейства более черного! Ты мое мастерство себе приписал и мои стихи бесстыдно украл! Я не знаю гнуснее преступления — это хуже, чем денег чужих присвоение. Ведь поэт охраняет дочерей своего вдохновения, как невинных девиц от глаз вожделения! Вали спросил: — А кража была какова? Изменил он смысл или только слова? Или он ничего не изменял и все дословно переписал? Старик ответил: — Клянусь тем, кто сделал поэзию сосудом для назиданий и выразительницей желаний, он треть жемчужин моих растерял и две трети моего стада угнал! Вали велел: — Прочти мне стихи с начала и до конца, чтоб я разобрался в воровстве твоего юнца. И старик продекламировал: Ты урвал для себя жирный кус пирога, погрязая в грехах, Пусть сегодня минута услады долга, ты успешен в делах, И чело твое метит величья тамга на тщеславья пирах! Знай, безжалостны рока клыки и рога, завтра будешь в слезах! Жизнь обманет, разденет тебя донага и затянет в силках — Так жестока со всеми она и строга, повергая во прах. От беды отделяет всего полшага — ты блуждаешь впотьмах. Если доля блаженства тебе дорога в благодатных садах (1), На дорогу порока не ступит нога, сохранит тебя страх. Помни, ты не владыка, ты только слуга, а владыка — Аллах! Вали спросил: — Так какую же кражу он совершил? Ответил старик: — Этот неблагодарный на мои стихи шестистопные покусился коварно, по две стопы от каждой строчки отбросил он и тем нанес мне двойной урон. Вали сказал: — Покажи мне, что он отбросил и что забрал. Ответил старик: — Слушай меня внимательно и внемли мне старательно, тогда тебе будет ясно, как он меч против меня обнажил и какой проступок против меня совершил. И снова старик стихи запел — а гнев на устах его горел: Ты урвал для себя жирный кус пирога! Пусть сегодня минута услады долга И чело твое метит величья тамга! Знай, безжалостны рока клыки и рога! Жизнь обманет, разденет тебя донага— Так жестока со всеми она и строга. От беды отделяет всего полшага! Если доля блаженства тебе дорога, На дорогу порока не ступит нога. Помни, ты не владыка, ты только слуга! Вали от возмущения даже привстал. Обратившись к мальчику, он сказал: — Стыд тебе и позор, питомец неблагодарный и гнусный вор! Ответил мальчик: — Пусть я буду от поэзии отлучен и с врагами ее соединен, если я стихи его знал, когда свои сочинял! Просто наши мысли поил один водопой — шли они, как в караване верблюдицы, одна наступала на след другой. Говорит рассказчик: — Казалось, что вали поверил в правдивость его утверждения и словно раскаялся в поспешности своего суждения. Он долго раздумывал, как правду ему раскрыть и подделку от мастерства отличить, и не увидел другого пути, как устроить им состязание, связав их узлом соревнования, и сказал им: — Если хотите показать, кто из вас прав, меня третейским судьей избрав, выходите на состязанье иджазы — сочините стихи вдвоем, попеременно, стих за стихом, свое уменье вы покажите открыто — лишь ваше искусство будет для вас защитой! Оба воскликнули в один голос: — Мы согласны на испытание! Что сочинять? Мы ждем твоего приказания! Вали сказал: — Из красот поэтических я больше всего люблю таджнис, он им всем глава и раис. Двадцать строк вы расшейте его цветами и драгоценными усыпьте камнями — так вы покажете свое искусство, а в стихах вы опишете мои чувства к владычице красоты, властительнице мечты, стройной станом, притворством терзающей и обманом, нарушающей обещания, затягивающей ожидание, и покажете, как горька судьба ее бессловесного раба. Говорит рассказчик: — Сначала вышел старик вперед, а за ним уж и мальчик в свой черед, и так они говорили попеременно за строкою строку, а вали слушал внимательно и был начеку: Ты сладостной лаской своею мне сердце пленила, Как ласка, потом, изловчившись, меня укусила. Меня очернила напрасно — и я умираю, Томлюсь в одиночестве горьком, а ночь как чернила. Готов я пасти кобылиц твоей лжи и обиды, Я пасти греха не боюсь, коль тебе это мило. Боюсь твоего отчужденья, оно меня душит, Разлука с тобой — для души и для тела могила. Притворной измены стрела прямо в сердце мне целит, Не хочешь того исцелить, кого страсть погубила. В крови моей бродит она, не давая покоя, Без крова бродить заставляет неистовой силой. О мести подумать мой ум не решается робкий — Такое высокое место ты в нем захватила! Меня заманила ты в з`амок своих обещаний, Но двери любви на зам`ок беспощадно закрыла. И губы, и гибкий твой стан — для влюбленных погибель — Губительный трепет и зной разливают по жилам. Хотел бы я узы любви разорвать — да не смею, О, если б ты душу, что рвется к тебе, пощадила! Так, строку за строкой, чередуясь, они стихи говорили и блеском мысли вали пленили. Сказал он: — Аллах свидетель, вы две ярких звезды на небосклоне иль два алмаза единой короны! Стало мне ясно теперь одно: он расходует только то, что Аллахом ему дано. Раскайся, о шейх, в своем обвинении и скорей воротись к его прославлению! Сказал старик: — Не вернется к нему моя любовь, моего доверия не обрести ему вновь. Его непочтительность я испытал и черную неблагодарность узнал. Мальчик возразил ему тогда: — В гневе нет благородства, низкое дело — вражда. Разве Аллах считает возможным возводить на невинного обвинения ложные? Даже если б я дурно поступил или грех большой совершил,— разве не помнишь, как ты читал мне в стихах поучения в дни твоего расположения? Если друг твой споткнется на правом пути, Слишком строго ошибки его не суди! Если он, отвернувшись, обидел тебя, Ты жестоко его упрекать погоди! Друга ты одаряй и даров не считай, От него ты ответных подарков не жди. Он возносится — ты унижайся пред ним, Первым быть он стремится — ты будь позади. Друг изменит, обманет, нарушит обет — Ты же верность ему, как святыню, блюди. В обхождении друга учтивость искать — Ждать, чтоб небо без туч проливало дожди. Видел ты человека, чтоб зла не творил? Одного хоть такого попробуй найди! Крепко связаны в жизни и зло и добро, Так повсюду —хоть землю кругом обойди! Ты видал, вырастают в саду на ветвях Сотни острых шипов и плоды посреди. И примешана к сладости длительных лет Горечь старости, ждущей тебя впереди. В наше время попробуй людей испытай — Ты у каждого встретишь коварство в груди. В жизни много ремесел испробовал я, И меча и пера я изведал пути. Помни, лучший удел — все науки познать, И уверенно этим путем ты иди! Говорит рассказчик: — Старик как змея зашипел, словно сокол, высматривающий добычу, на мальчика поглядел, затем сказал: — Клянусь Аллахом, который велик и могуч, который небо украсил звездами и воду низвел из туч,— если я и надумаю мириться, то лишь затем, чтоб от позора укрыться. Этот юнец привык жить на моем содержании, чтоб я заботился о его пропитании. Время было обильное, всего нам хватало, а скупость меня не донимала. Теперь же время пришло, муками замутненное, несчастьями начиненное, рубище рваное тело мое закрывает с трудом, даже мыши ко мне не заходят в дом. Говорит рассказчик: — Смягчилось тут сердце вали, он подумал, что превратности времени их совсем доконали, ему захотелось бедным поэтам помочь, и он велел уйти всем зевакам прочь. Говорит рассказчик: — Среди толкотни и суеты я все присматривался к старику, стремясь разглядеть его черты. Мне казалось, я где-то его видал, да только издали не узнал. Когда же толпа начала редеть, я подошел поближе и обоих сумел разглядеть: Абу Зейд и сын его рядом стояли — и понял я, что они опять какую-то плутню затевали. Смотрю: уже разошелся народ, и к старику, желая признаться, ринулся я вперед. Но старик ухитрился мне знак подать и на месте меня удержать. Покорный взгляду его и жесту, я стоял, не трогаясь с места. — Что ты здесь делаешь? — спросил меня вали,— ведь мы всем удалиться приказали! Старик поспешил сказать: — Это мой друг, он мне помогает щедростью своих рук. Тогда разрешил мне вали остаться и на подушках рядом с ними располагаться. А за стихи он им пожаловал плату: по двадцать дирхемов и по халату, потом заставил их клятву дать — дружбу до самой смерти не нарушать. Они горячо за щедрость благодарили и уйти разрешения попросили. Я пошел за ними, чтобы узнать, где они думают остановиться, и тайной беседою со стариком насладиться. Едва мы покинули эмирский двор и вышли все вместе на простор, как меня нагнали помощники вали и обратно к нему позвали. Я сказал Абу Зейду: — Вот задача! Зовет он меня, чтоб расспросить о тебе, не иначе. На какую бы выдумку мне решиться и какую рассказать ему небылицу? Абу Зейд ответил: — Это простая задача — объясни ему, что он одурачен и что ветер его встретился с ураганом, а ручеек — с океаном. Я сказал: — Боюсь, что тебя опалит его гнева пожар или настигнет его наказанья удар. Он ответил: — Я сейчас из Багдада в ар-Руху уйду стороной. Скажи, разве может Южный Крест встретиться с Полярной звездой? Пришел я к вали в смущении и застал его в явном возбуждении: талант Абу Зейда громко он восхвалял и о горькой судьбе его вздыхал. Потом сказал мне: — Заклинаю тебя Аллахом, признайся наедине, не при всех — не ты ли ссудил тому старику одежду, изъянов полную и прорех? Ответил я: — Нет, клянусь тем, чьей милостью ты — султан, он не брал у меня одежды с изъянами, это тебе нанесен изъян! Вали от гнева покраснел и скосил глаза, потом успокоился немного и сказал: — Клянусь Аллахом, всегда я умел плута разоблачить и любое мошенничество раскрыть. Но я не видел, чтоб шел на обман тот, кто надел одежду аскетов — калансуву и тайласап. Ему меня удалось обмануть, потому что избрал он столь недостойный путь. А теперь хотел бы я знать наверное, куда направился этот обманщик скверный? Я ответил: — Он понял, что границы дозволенного преступил, и поскорее покинуть Багдад решил. Вали воскликнул: — Пусть Аллах его цель не приблизит и — куда бы он ни направился — всюду его стеснит и унизит! Большей хитрости я не встречал и горше, чем этот обман, ничего не вкушал. Нет ему никакого оправдания! И скажу я тебе в назидание: только ради его таланта я не буду его искать, хотя его нужно бы как следует наказать. Но я не хочу, чтобы в Багдаде хоть кто-то проведал, как я остался внакладе. Ни чернь, ни знать не должны ничего об этом знать. Боюсь я всеобщим посмешищем оказаться и с местом своим при халифском дворе распрощаться. И вали потребовал, чтоб я обещал ему, пока я в столице, ничего не рассказывать никому Сказал аль-Харис ибн Хаммам: — Я подтвердил, что выдавать его тайну никому не намерен, и, как ас-Самауваль, был обещанию верен. Примечания. (1) Благодатные сады (сады блаженства) — райские сады. |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |