14:13 Аль-Харири Абу Мухаммед аль-Касим. МАКАМЫ. Хаджрийская макама (сорок седьмая). |
— В Хаджр аль-Йемаме меня одолело недомогание, и почувствовал я потребность в кровопускании. Мне указали шейха, что кровь отворяет ловко и в этом деле имеет большую сноровку. Не мешкая, слугу я за шейхом послал и ожидать его с нетерпением стал. Слуга помчался — не догнать скороходу — и пропал, точно канул в воду. Я уж Думал, что он меня покинул иль по дороге где-нибудь сгинул. Наконец он вернулся в большом огорчении, не исполнив моего поручения. Рассердился я: — Ты Финда медлительней (1)! Тебя ожидать — муки любой мучительней! Слуга стал клясться своей головою, что лекарь, мол, занят, У него от больных нет отбою. К цирюльнику я побрезговал обращаться и хотел уж от намерения своего отказаться, но известно — коли нужда прижмет, каждый сам в отхожее место дорогу найдет. На ноги встав с трудом, я отправился к шейху в дом. Нашел я там старца, с виду чистого, в движениях быстрого, окруженного толпой посетителей и кольцом зрителей. К лекарю повернувшись спиной, стоял юноша стройный с непокрытою головой. Старец юноше говорил: — Вот ты голову обнажил, а денег не предложил, затылок свой подставляешь, а карман зажимаешь. Но я не из тех, кто довольствуется обещаниями пустыми или ищет источник в безводной пустыне. Заплатишь мне монетой наличной — из двух вен тебе кровь отворю отлично. А если скупиться станешь и жаться, то лучше тебе отсюда убраться. Юноша сказал: — Клянусь запрещающим ложь и обман, пуст, к сожалению, мой карман. Но поверь, будет щедрою плата моя. Я прошу отсрочки лишь на два дня. Шейх ответил: — Кто же нынче посулам доверяет? Они как саженцы, что едва подрастают. Кто знает, погибнуть им суждено или жить, засохнуть или плодоносить? Дадут ли они урожай обильный или к земле поникнут бессильно? Кто поручится, что, выйдя за дверь, ты не забудешь того, что обещаешь теперь? Ведь умение простака провести у нынешнего поколения в великой чести. Ради Аллаха, избавь меня от хлопот — у меня их и так полон рот! Юноша при этих словах смутился, к шейху поворотился и сказал: — Клянусь Аллахом, кто от слова своего отступает — подло и скверно поступает. Поверь, что допустит клятвы своей нарушение только тот, кто низкого происхождения. Если бы знал ты, кто я таков, не сказал бы мне обидных слов. В своем неведении ты меня оскорбил, словно место святое мочой осквернил. Ах, сколь тягостно на чужбине в безвестности пребывать! Лишь поэту под силу так прекрасно об этом сказать: Изгнанник, даже богатый, терпеть принужден униженья, А что ж говорить о бедном, кто знает одни лишенья! Но благородства не скроет и жалкое положенье, Как мускуса не испортят толченье и размельченье. Ты яхонт в костер бросаешь и видишь: горят поленья, А яхонт — все тот же яхонт, внушающий восхищенье. Старик рассердился: — Горе отцу твоему, горе роду всему! Разве годится хвалиться высоким рождением и знатным происхождением там, где затылок тебе надрезают и кровь отворяют? Допустим, и впрямь ты знатного рода и благородна твоя порода. Что из того? Ведь затылок твой таков же, как и всякий другой. И будь ты даже царских кровей, болезнь не вылечишь без лекарей. Советую, слов понапрасну не трать — того, что ты просишь, я не могу тебе дать. А хочешь хвалиться, хвались не предков величием, а денег наличием, хвастайся не корнями, а дорогими камнями, гордись не происхождением, а достойным среди людей положением. Не слушайся зова тщеславия — оно унижает; не следуй веленью страстей — они рассудка лишают. Воистину мудро сказал поэт, давая сыну совет: Мой сын, иди прямым путем вперед — Прямое дерево свободно вверх растет, Но если ствол его перекрутить, То гибели его пришел черед. Не повинуйся жадности, терпи, Когда жестокий голод чрево жжет. Того, кто подчиняется страстям, С высот низвергнет гибельный полет. Корми убогих, ближним помогай — И благородным всяк тебя сочтет. Держись того, кто в горе не предаст И кто тебя в разлуке верно ждет. Прощай обиды, злобы не таи, Чтоб не лежал на сердце тяжкий гнет. Не жалуйся — где умный промолчит, Там глупый плачет ночи напролет. Выслушав стихи со вниманием, юноша обратился к собранию и воскликнул: — Достойно удивления подобное поведение! Дела его речам не под стать, он мягко стелет, да жестко спать! И, гневом пылая, к шейху он обратился, жемчужины слов роняя: — Стыдись, ты щедр на красивые излияния, а скуп на добрые деяния! Проповедовать добродетель умеешь, а сам и дитя родное не пожалеешь. Если упорство ты проявляешь, потому что цену себе набиваешь, то пусть же зачахнет промысел твой, пусть ни один к тебе не заглянет больной, пусть все люди забудут, кто ты, пусть, как цирюльник мадаинский (2), будешь ты без работы, пусть иссякнут твои доходы, словно в знойной пустыне воды! Шейх в ответ: — Нет, пусть тебя покарает Аллах, пусть будет язык твой весь в волдырях, пусть кровь забурлит, как крутой кипяток, и к цирюльнику кинешься ты со всех ног. А цирюльник тот будет с ланцетом тупым, неопрятный, сопливый, с характером злым, он ручищею грязной будет вены тебе взрезать и громко при этом ветры пускать! Продолжал аль-Харис ибн Хаммам: — Увидел тут гоноша, что старика не проймешь, как закрытую дверь головой не пробьешь. Решил он спора с ним не вести и как можно скорее прочь уйти. Понял тут шейх, что с юнцом обошелся он слишком жестоко и сам заслуживает упрека. Захотел он с ним помириться и от алчности своей отступиться. Но больной уж и слышать не желал о леченье и только в бегстве видел спасенье. И снова пошли они спорить и пререкаться, бранью друг друга осыпать и ругаться, при этом юноша сильно руками махал, так что одежду свою порвал. Тут зарыдал он, оплакивая свое невезение: и на платье дыры, и в ушах оскорбления. Кинулся шейх его утешать, раскаиваясь, что язык не сумел сдержать, но уговоры не помогали и лишь новые слезы из глаз юнца исторгали. Жизнь свою в жертву клялся шейх принести, лишь бы горести от него отвести. Потом сказал ему: — Неужто плакать не надоело? Ты терпеть не приучен — это не дело! Разве не слышал ты слово «прощение»? Ведь об этом сказано в стихотворении: Ты гнева огонь гаси своей незлобивостью. Поверь, что незлобие — ума украшение. Научит оно прощать и жизнь усладит твою: Ведь плод самый сладостный на свете — прощение. Ответил юноша: — Если б ты знал все мои несчастья, то проявил бы больше участья. Но чья кожа чиста — разве тот понимает, как покрытый коростой страдает? Потом он как будто голосу разума внял, рыданья свои унял, на рваный рукав указал и сказал: — На себе я ношу все свои пожитки, так возмести же мои убытки. Шейх ответил: — Увы, ничем я тебя не ссужу, концы с концами я еле свожу. Взывай об участье к тем, кто богаче,— быть может, тогда тебе улыбнется удача. Тут старик присутствующих поднял, к щедрости их призвал и, ряды обходя, такие стихи повторял: Клянусь Каабою святой, Во всех концах земли воспетой, Куда паломники толпой Стекаются, в ихрам одеты: Будь вдоволь денег у меня — Не взял бы в руки я ланцета И о деяниях моих Гремела слава бы по свету. Тогда бы юноша-бедняк Не испытал обиды этой, Услышал бы из уст моих Не окрик злой — слова привета. Увы, у яростной судьбы Нисколько состраданья нету! Так на кого нам уповать, Коль голодны мы и раздеты? Продолжал аль-Харис ибн Хаммам: — Был я первым, кого растрогала шейха мольба и опечалила злая его судьба. Два дирхема я ему протянул и сказал: — Это тебе, даже если ты и солгал. Шейх обрадовался первому подаянию и счел его добрым предзнаменованием. И правда, дирхемы к нему потекли рекой — каждый жертвовал щедрой рукой. Вскоре наполнилась его сума — как видно, лицом к нему повернулась удача сама. Возликовал он при виде богатства такого н сказал, к юнцу обращаясь снова: Урожая этого и ты посадил семена, значит, доля твоя с моею равна. Давай же доходы свои измерим и по-братски разделим. На две равные кучки монеты они разложили и, друг другом довольные, меж собою мир заключили. Увидев, что закончено дело, к шейху я подошел несмело и сказал: — Лихая болезнь на меня напала, в жнлах вся кровь огнем запылала. Пришел я помощи у тебя попросить — не можешь ли ты мне кровь отворить? Он пристальный взор на меня устремил и, голос понизив проговорил: Не правда ли, славную сцену с сыночком мы разыграли? Притворством своим и обманом мы денег насобирали — Как будто бы вдруг из пустыни в райские кущи попали. Подобного мне витию ты слышал в жизни едва ли! Поверь, что мои заклинанья любые замки открывали, А речи мои колдовские любые умы пленяли. Я знаю, александрийца (3) еще до меня прославляли, Но он словно мелкий дождик, что шел перед ливнем вначале. Заключил аль-Харис ибн Хаммам: — Эти стихи вывели правду наружу, и я признал известного ас-Серуджи. Я стал порицать его, что нечестно живет и сыну пример дурной подает. Отмахнулся он от моих упреков и слушать не пожелал намеков. И лишь промолвил, не скрывая укора: — Разутому всякая обувь впору. Вид оскорбленный на себя напустил и вместе с сыном прочь поспешил. Примечания. (1) ...Финда медлительней — поговорка, которую возводят к рассказу о Финде, слуге Аишы, дочери одного из сподвижников пророка, Сада ибн Абу Ваккаса. Хозяйка послала его принести огня, он отправился в Египет и вернулся через год, неся уголек. Аиша стала его упрекать, он же ответил невозмутимо: «В торопливости нет добра». (2) ...как цирюльник мадаинский...— Предание рассказывает о некоем цирюльнике, практиковавшем в аль-Мадаине (арабское название Ктесифона — бывшей столицы Сасанидов, недалеко от Багдада). У него бывали частые перебои в работе, и, чтобы его не упрекали за безделье, он при отсутствии клиентов пускал кровь своей матери, которая в конце концов и умерла от потери крови. (3) Александриец — Абу-ль-Фатх аль-Искандерани, герой макам предшественника аль-Харири — Бади аз-Замана аль-Хамадани (968—1007). |
|
Всего комментариев: 0 | |