17:04 Абу Нувас. Лирика. 1975 г. Часть 8. |
Терпи судьбы своей превратность и гоненье, Тебя вознаградят последствия терпенья! Пока не подошли последние часы, Копи свое добро и помни — ждут весы. Не голоса ль звучат еще живых и милых? Бледней от ужаса: ты им внимать не в силах. Не льют ли на тебя душистые масла, Как умащаются покойников тела? Не кажется ль тебе, что прах твой положили На доски твердые и понесли к могиле? О, если б мог я знать, что происходит там На ложе, где ничто уже не внятно нам? Что с телом сбудется, столь близким и знакомым, Когда натрут его елеем и амомом? О, если бы мне знать, что нас, умерших, ждет В день Воскресения, когда предъявят счет? Как оправдаемся в своей мы жизни бренной, Как сможем объяснить властителю вселенной, Что грязли мы во лжи, бежали добрых дел? Как оправдаемся в свершенном? Там — предел. О, горе, горе нам! Мы кары заслужили. О, жалко, жалко тех, что понапрасну жили! * * * Лишь увидел я, что с неба отступают звезды прочь И, алея на востоке, ясный день сменяет ночь. Взял я кречета с собою, на коня гнедого сел И на случай рукавицу по-охотничьи надел. Мягкость беличьего меха мне приятна в пору стуж, От когтей своей же птицы охраняет он к тому ж. Дал я место в рукавице отделенному персту, Чтоб не впился кречет когтем перед взлетом в высоту; Вот готова птицам гибель — ноги кречета сильны, Сам ширококрыл и крапчат, цвета вызревшей луны Если он проголодался, вся гортань его видна: Клюв его раскрыт широко, вроде горла кувшина. Если он рассвирепеет, если гнев его велик, То глаза его, как бусы, как багряный сердолик. Гордо голову он держит с клювом крепким и кривым, Как написанный левшою завиток у буквы «джим». * * * Сокол мой, тебе по праву честь да будет воздана. Серебром сверкает лунным соколиная спина. Излучает он сиянье, словно полная луна, Глаза ясного окружность как кольцом обведена, Голова его, что камень, твердолобой создана; Грудь его неуязвима, как гранитная стена. Клюв горбатый и могучий крепко сжат в минуту сна, Шире он гортани львиной, коль откроется сполна. Как увидит сокол птицу, птицы участь решена, Лишь настигнет, затерзает — и в когтях умрет она. Любит горные вершины, где мороз и тишина, Жертва бедная оттуда лучше хищнику видна. * * * Я выеду рано, едва лишь зари зарумянится лик, И птицы, предвестницы утра, поднимут ликующий крик. За ночью потянутся звезды, подобья ущербной луны. Коня развевается грива, высокие ноги стройны. На скачках бежит он так быстро, поджар, по-монашески тощ, Что круп окропить не успеет ему догоняющий дождь, На пальце охотничий сокол, с изогнутым клювом орла. Едва его птица увидит, и вот уж она замерла. В деревьях пернатые жертвы за соколом в страхе следят, Приводит их в ужас и трепет его убивающий взгляд. Глаза его тверже алмаза, нельзя в них вонзиться игле, Глазницы темны и глубоки, они — что пещеры в скале. * * * О друг, не упрекай меня, что пью вино, Не хмурься сумрачно,—не пагубно оно. Любовь к Аллаху нам Аллахом внушена — Мне и сидящим вкруг за кубками вина. Давно в душе моей сильна к Аллаху страсть, А деньги и добро — хоть вовсе б им пропасть! Мой победительный и своенравный бог, Который много тайн в бутыли уберег. Смешай его с водой и вскочут с разных мест Алмазы, жемчуга, достойные невест, И тайны вскроются, не зримые извне, Вином хранимые в душевной глубине. * * * От любви ли отказаться, отказаться ли от чаши, Отличить умей, хулитель, что есть наше, что есть ваше. Если вздумаю исчислить мной пройденные годины, Мне по праву нечем будет упрекнуть свои седины. Говорят: «Ты пегий, старый!» Отвечаю: «Да, но старый Не настолько, чтобы руку протянуть не мог за чарой. Для вина же, сам ты знаешь, поздний возраст — украшенье, За него вину приличны выраженья уваженья. И когда во мраке ночи различить не в силах даль мы, Мы лучи его вдыхаем, словно жар горящей пальмы. Это сладостней улыбки всяких выхоленных дочек, Счастья, взятого ценою слишком долгих проволочек. Хорошо вино, но радость не полна за нашей пирной, Если нет сердечной дружбы, если нет беседы мирной. Если хочешь воздержаться от грехов и заблуждений, Делай это для Аллаха не из низких побуждений. Если ж вздумал петь касыды, то не жди ни дня, ни часа, А хвали, не размышляя, достославного Аббаса». * * * Тому, кто плачет, стоя у руин, Скажи: садись! А мой совет — одни: И Сельму брось, и этот скудный край, Бери кувшин и чаши наливай, Не знает мути кархское вино, Что вечностью самой порождено. Оно — огонь, оно — как жертвы кровь: Замрет душа, сойдется с бровью бровь. * * * Мне говорят: «Ты поумнел!» Не знать умам их темным, Как я любой воспламенен красой со взглядом томным! Как образумиться, когда не знаю сам, что краше: Агат чарующих очей иль злато винной чаши? Когда б я стал свой дух питать благочестивой пищей, Я сразу оказался бы — и богатей и нищий. Богатство рассорить легко на разных перепутьях,— А нищета — что нет друзей, что к жизни не вернуть их. Не лучше ль меж друзей сидеть и пить вино в покое, Где кипарисы высоки, где розы и левкои? Не счастье ли, когда вблизи еще раздастся пенье, Глотнуть, глотнуть и вновь глотнуть прозрачных струй кипенье. Не тщись же пламя высекать из вечного огнива, Зажги от сердца моего — оно покамест живо! * * * Довольно и того, что я душой недужен, Что искуситель мой газелью в ней разбужен. Об ней одно сказать могу я, не солгав,— Немилостив ее жестокосердный нрав. О ней рассказывать перо мое невластно, Ревную и судить не в силах беспристрастно. Упомянуть могу, но разглашать нельзя: Моих сердечных тайн не знают и друзья. Но если я в любви не склонен к многобожью, То чаши ставлю я всем божествам к подножью. * * * Будь терпелив с возлюбленною, друг, Знай, что любовь — и счастье и недуг. Пусть милая угрюма и строга,— Не гневайся на нежного врага. Ты дьявола на помощь призови И чаще повторяй слова любви. Она смягчится: каждому мила Искусная любовная хвала. * * * Судьба меня состарила, недуг Всегда со мной, как надоедный друг... Любовь моя мне к сердцу приросла, Чтоб сжечь его навеки и дотла. И вот сошел я с правого пути, Слов не могу молитвенных найти, Когда в мечети молятся вокруг, Меня всех сил лишает мой недуг. Я чувствую: исчерпан я до дна, Рассудок мой похитила она. Желали мне вреда глаза мои,— Погибли б навсегда глаза мои! К возлюбленной я ль не стучался в дверь? Дивиться ли, что я умолк теперь? Чтобы в меня вернулась жизнь моя, Дай мне из уст напиток бытия. Ты не сама ль со мной искала ссор, Рассудка моего открытый вор? Но, дерзкая, меня презрела ты И бросила в объятья клеветы. Тебе была постыла честь моя. И стала, как чернила, честь моя. И вечером и утром — я привык!— Бранит меня змеиный твой язык. И я сказал: «Погибнуть мне от той, Кто не щадит оплошности простой. Нет, от нее добра себе не жди, Несчастья жди и горя впереди. Нигде я не видал, хоть мир широк, Кто был бы так несдержан и жесток». * * * Я знаю: главная соборная мечеть — Лукавством сатаны расставленная сеть. Теперь там юноши, дразнящие соблазном, Гурьбою сходятся делам учиться грязным, Толпа мошенников продажных и гуляк Из храма божьего устроила кабак. Затем ли возводил Аллах свою твердыню, Чтобы негодники позорили святыню! А сколько во дворе загубленных сердец, Разбитых, раненых, измученных вконец! И сколько пьяных рож, опухших от попоек, Чтобы сбивать с пути того, кто чист и стоек! * * * Кто влюбится в девицу из дворцовых, Тот — образец безумцев образцовых: Несчастного ты научи уму, Пилюль благоразумия дай ему. За деньги он любые ласки купит, Потом его обманщица облупит. Когда поймет, что кончилась деньга, Тотчас наставит нищему рога. * * * Хвала Аллаху! От людей я не одну узнал беду, Приняв от них такую мзду, могу ли с ними жить в ладу? Иль опыт не велит признать, что их я больше не люблю? Ведь униженье нищеты от них на старости терплю. О, я молчал из года в год, в копилку злобу собирал, Пока мой благодетель-рок моих седин не обмарал. * * * Я в людях отчаялся, больше не верю я людям, Беднее ли станем, коль вовсе о них позабудем? Как были сердечны, как были со мною дружны, Покамест у них оставались пустыми мошны. К примеру, вот этот: «Как только богатым он станет, Меня до небес вознесет, он любви не обманет!» Но только сумел он достаточно денег достать, Лишь начали люди его человеком считать, Он тотчас ножом ремешок нашей дружбы утончил, Потом топором разрубил ее — тем и покончил. * * * Былых людей мы жалкие подобья, Нам от других напрасно ждать пособья: На днях я к другу с просьбой забежал,— Он жалобами сам мне рот зажал. Да так насел, что убираться надо, Чтоб самому остаться без наклада. И их людьми считают, черт возьми, А всмотришься, так не сочтешь людьми! |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |